Я решительно вскакиваю с постели и начинаю лихорадочно одеваться. Булочки хоть и очень маленькие, но все же это булочки. Через десять минут я готов, еще через десять минут я буду на месте. При раздаче я попытаюсь получить три штуки. Одну я сохраню на утро.
Я готов и смотрю на будильник: половина девятого. Только половина девятого? Перед этим было столько же. А если точнее, то выясняется, что часы остановились. Я выглядываю в окно, отсюда видны часы на башне, сейчас без четверти десять.
Месса окончена. Булочки давно розданы. Верующие уже успели съесть их. Все помолились. И все это уже прошлое, имперфект. Даже плюсквамперфект, давнопрошедшее.
Мыслимо ли такое? Можно ли в воскресенье спать до без четверти десять? Кто не способен следить бдительным оком за местом, где распределяются булочки, пусть умрет с голоду.
Что теперь делать? Я уже одет. Может, пойти на прогулку? По улице сейчас ходят люди, которые уже позавтракали и ели даже вчера; такие мне противны. В принципе всюду так и кишат эти бесхарактерные типы.
Нужно только уметь справляться с самим собой. Энергия много значит. Нельзя распускаться. Немного шведской гимнастики пошло бы на пользу. После гимнастики прогуливаются широкими, решительными шагами, словно после завтрака. Все дело в воображении. В те времена, когда у меня было что поесть, я ведь, в конце концов, тоже не ел беспрерывно. Смешно. Мне всего-навсего надо вообразить, что я только что закончил трапезу, и все о'кей.
Как проста, в сущности, жизнь, об этом элементарно забывают.
Уходя, я заглядываю сквозь грязное окно двери в конторку: нет ли почты для меня?
У каждого постояльца есть маленькая ячейка, над ней висит ключ от номера, который нужно сдавать, когда выходишь из гостиницы. В ячейки раскладывают письма.
Каждый день я ожидаю письма, помощи, которая должна же когда-нибудь прийти. Не знаю только, откуда и от кого.
Письма нет, к сожалению. Бог спит.
До двух часов я иду гулять в Люксембургский сад.
По воскресеньям сад полностью преображается. Пожилые господа играют у фонтана в парусники, делая вид, будто бы того желают дети, щелкают в волнении фальшивыми челюстями и бегают вокруг фонтана с большими шестами в руках.
Вот солидный, усатый дядя подходит к фонтану, осторожно опускает на землю большой парусник. Это точная копия огромного парусного судна, со всеми деталями и принадлежностями. Он любовно чистит его фланелевой тряпочкой, трет его, обнюхивает и наконец решается спустить на воду. Во время приготовительного церемониала вокруг собирается с полсотни зрителей, сопящих и вытягивающих шеи. Детей тоже много, но их старик не любит.