Куряка встал на костыли и проковылял к постели безногого. Осматривал яблоки, ощупывал помидоры, опуская лучшие в свой карман…
— Зачем вы так! — не выдержал я. — С людьми, как с сигаретами: выкурил и — в урну! А человек — не окурок, он — живая плоть, мыслящее существо. С ним осторожно надо обращаться…
— А я разве не осторожничаю? — искренне удивился Алексей Федорович. — Вишь, берегу от потолстения. Гене сейчас никак нельзя толстеть — обрубки не удержат…
— Ему и без того нелегко, а вы ковыряетесь в душе, будто дворник в мусорном ящике… Мерзко все это, до тошноты мерзко!
Я ожидал встречного раздражения, матерных угроз при случае разделаться со мной. По неизвестным причинам куряка промолчал. Постукивая костылями, возвратился на свое место, выложил добычу в тумбочку.
И отыгрался на Гене:
— Не сомневайся, паря, паперть для таких калек, как ты — выгодное вложение капитала. И при деле будешь, и при доходах немалых. Лабораторным интеллигентам, небось, раз в полгода зарплату хлипкую выдают, а около церкви — ежедневно тысяч по сто с гаком. А уж, каков тот гак, от тебя зависит, как преподнесешь людишкам свое уродство… Скажешь, нет?
Вопрос брошен мне, как перчатка-вызов на дуэль. Но я успел утихомирить разыгравшийся гнев и промолчал.
Бухгалтер победно огляделся — не осталось ли в палате других супротивников? Кроме нас, четверых, покорно склонивших головы, никого нет. Выждав некоторое время, презрительно плюнул на пол. И снова вцепился в одноногого инвалида…
— Не желаешь на паперть по причине безверия — ползи в метро. Там, на полу в переходах, много сидит таких, как ты, убогих. Подстели тряпицу погрязней да подырастей, выставь обрубки и сиди-посиживай. Можешь даже на досуге труды научные изобретать.
Все равно куряку не переспорить — зряшная трата времени. Он не признает чужого мнения. Вмиг заглушит осторожные возражения кузнечным молотом тяжеловесных доказательств, засыплет похоронным пеплом ехидных сравнений, добьет залпами злющих матюгов.
Гена молча рассматривает надоевший потолок, словно разыскивает там черное будущее инвалидной своей судьбины.
Возвратился развеселый Сидорчук.
— Унитазы — класс, лидеры всех наших двухсот пятидесяти партий позавидуют. Мурлычут, будто сытые коты. Сам проверил… Не зря Петро так прочно пристроился в кабинке, что раньше чем через час оттуда не выползет…
Все понятно. Магнитофон пристроен и пущен в дело. Приковыляет «такелажник» — Иван изымет аппарат и не позднее завтрашнего дня — может быть, и сегодня! — мы получим возможность прослушать доверительный разговор двух бандитов… Вернее, бандита со своим подручным.