— Вы утверждаете, что этот Мартен не будет меня беспокоить. Но мне что-то не верится.
— Он не в счет, — запротестовал Франк. — Сейчас он, вероятно, недоволен. Он опасается, что сестра предложит ему уехать. Будьте готовы к тому, что он станет наблюдать за вами, приглядываться, может, даже шпионить. Но как только Мартен убедится, что вы против него ничего не имеете, что вы действительно человек больной, он успокоится. У него одно только желание: чтобы о нем позабыли в его углу… Черт побери, уже скоро полдень… Я покидаю вас… Ах да, еще одно: я сказал вашей жене, что вашим единственным развлечением в лечебнице, где я вас отыскал, была скрипка. Я ничего не смыслю в музыке, но вы играете куда лучше де Баера, тут нет никаких сомнений. Значит, надо было найти этому объяснение. Вы очень много занимались, вот и все. Скрипка стала для вас навязчивой идеей. Согласны?
— Да. Думаю, да.
Я опустился на скамью, глядя вслед уходящему Франку. Тень ветвей, падая ему на спину, образовывала как бы прутья решеток, и по вполне понятной ассоциации я подумал, что отныне Франк стал моим тюремщиком. Странная тюрьма! Чтобы выйти из нее, я должен был перестать быть самим собой, а перестав быть самим собой, я становился мучителем Жильберты. А если бы я сумел заставить ее полюбить себя? Если бы сумел открыть ей нового де Баера, что бы тогда сказал Франк? Нет, невозможно! Как ни крути, Франк держит меня в руках. Как только я получу наследство, как только я переведу эти деньги на счет Жильберты, с тем чтобы возместить ей растраченный мной капитал, Франк сумеет заставить меня уехать. Это будет нетрудно, ему достаточно будет заявить, что его обманул самозванец, воспользовавшийся своим сходством с де Баером. Жильберта укажет мне на дверь, а какой у нее при этом будет вид!
Я встал и принялся без цели бродить по дорожкам среди сосен. Я вынужден был неукоснительно выполнять взятые на себя обязательства, то есть следовать указаниям Франка. Так ли уж это было трудно? Нет. Так к чему прибегать к каким-то уверткам? Только потому, что меня уже заранее мучило презрение Жильберты? Франк, хитрая бестия, неспроста постарался уверить меня, что она все еще любит своего мужа. Но как могла она сохранить нежность к человеку, которого пришлось чуть ли не силой возвращать домой, к человеку, который в нравственном смысле как бы покончил с собой, чтобы окончательно позабыть ее? Сама эта так называемая потеря памяти была для нее ежеминутным оскорблением. Как я не почувствовал этого раньше? Мне все было противно, и, когда прозвонил колокол, приглашая к обеду, я почти было решил все рассказать Жильберте. Я повернул к дому, усталый, преисполненный к себе отвращения, и вдруг заметил, что опустил левую руку в карман пиджака именно так, как мне советовал Франк. В то время как я разыгрывал перед самим собой комедию благородных чувств, мое малодушное, трусливое нутро без моего ведома уже сделало наиболее устраивающий меня выбор. Бедный Кристен! Жалкий шут! Я вошел в столовую в самом дурном расположении духа. Жильберта уже ждала там. При виде меня она сделала над собой усилие, чтобы не отступить назад.