Смешно переваливаясь с ноги на ногу, словно боцман Рома из старого мультфильма о попугае, Кущенко побежал по палубе и навис над полулежащим Губатым, скалясь хищно и зло.
– Это все из-за тебя! – провизжал он. – Это все ты, мудак! Ты – неудачник! Что, Ленка!? Говорил я тебе – он из собственной жопы ничего не достанет! Не получится у него! Блядь, наняли бы профессионалов! Секретности захотелось? Ну, утопили бы и их, как этих телок! Долго ли умеючи? Моя «Ласточка»! Ты, придурок, хоть знаешь, сколько она стоила?
И Губатый сделал то, что давно хотела сделать целая толпа народу, и если бы хотя бы часть этой толпы присутствовала где-то рядом, то шум бушующей стихии утонул бы в грохоте аплодисментов.
Губатый размахнулся здоровой правой и въехал Владимиру Анатольевичу в ту часть лица, которую не зря называют «пятаком». Морской труд превратил мышцы Пименова в твердые, как камень, жгуты, а кулаки – в мечту боцмана. Удар вышел знатным. Кущ полетел к противоположному борту впереди собственных соплей, как кегля, сбитая шаром.
Но Владимир Анатольевич был бойцом, иначе никогда бы низкорослому парню с писклявым голосом не взлететь так высоко по служебной лестнице – отфыркиваясь вишневыми каплями, он вскочил с досок палубы и кинулся на Пименова разъяренным быком. Губатый не стал уворачиваться, а просто поставил под удар кущенковского кулака баллон, который продолжал держать в руках. Кости знатного пограничника хрустнули, как первый наст под упряжкой, и Кущ завизжал на грани ультразвука, тряся раздробленной кистью, а потом рухнул на колени, прижимая искалеченную руку к груди.
Солнечный свет померк. «Земляника со сливками» залила небо полностью, сожрав краски заката и синеву над горами. С неба косыми, неровными потоками обрушился ливень. Стало темно, но не так, как ночью, а как бывает зимними сумерками, когда невидимая кисть внезапно смывает с предметов все краски, превращая мир в черно-белое, исцарапанное фото. На этот раз цвета смывал не мельтешащий снежок, а невероятно плотный дождь, наполнивший ревущие потоки воздуха тяжелым шуршанием струй и влажным, словно арбузная мякоть, дыханием.
Вода была сверху и снизу, она окружала «Тайну» со всех сторон. Казалось, что они дышат водой, она смешивалась с кровью, с каплями пота, стекала по силиконовой пленке – Губатому захотелось, чтобы у него отрасли жабры, как у Ихтиандра, подводный мир из которого он только что вынырнул, теперь казался колыбелью покоя. Еще хорошо было бы отрастить крылья и взлететь над грозой…
Низкое небо расколола длинная ветвистая молния, многопалая, как пальмовая ветвь, ослепительная, невыносимо белая. И, тотчас же, прямо над головой ударил гром, и Пименов едва не оглох, от боли закрыв уши ладонями. На высоком обрыве факелом вспыхнула сосна – занялась мгновенно, словно ее облили бензином, и порывы ветра радостно затрепали оранжево-желтое пламя.