– Он грозил, что посватается сам, – поспешно сказал Светловой. Князь Скородум внушал ему доверие, на его прямоту хотелось отвечать тем же, и Светловою уже было стыдно, что он приехал за невестой, не питая к ней любви и не желая этого брака. – Моя мать… Я не мог допустить, чтобы отец отослал ее, а он…
– Да, да, мой мальчик, это хорошо. Это делает тебе честь! – сказал Скородум, будто заранее знал все обстоятельства, и у Светловоя потеплело на сердце: похвалой этого человека можно гордиться, потому что Скородум всегда говорит только то, что думает, и безошибочно отличает достойное от недостойного. – Мне жаль говорить об этом, но твой отец… не сказал тебе всей правды. Он уже просил у меня мою дочь для себя. Но я ему отказал. Моя Дарована слишком молода для такого мужа, да и не такой он человек, чтобы сделать ее счастливой. И тогда он стал сватать ее за тебя. Я согласился на обручение, но поставил условие, что моя дочь должна сначала с тобой увидеться. И если ты ей не понравишься, то я не стану ее заставлять. Тебе труднее – ты должен непременно привезти ее в Славен. Иначе твой отец будет искать себе соратников в другом месте. У заревического князя две дочери. И, насколько я знаю Доброволода Мстивоича, хотя бы одну из них, младшую, он отдаст хоть пущевику замшелому, если это покажется ему выгодным. Так что и тебе, и твоей матери придется трудно, куда ни кинь.
– Я думал вот о чем, – начал в ответ Светловой. Он не собирался заговаривать о главном так скоро, но Скородум уже казался ему ближе родного отца и хотелось рассказать ему все. – Я хотел просить твою дочь, чтобы она поехала со мной в святилище Макоши и помогла мне отыскать Чашу Судеб. Моя судьба настолько запуталась, что люди мне помочь не могут. Только богиня.
– Я передам ей, – Скородум кивнул. – Но сейчас говорить об этом не время – в ближайшие пять-шесть дней только зимние духи будут веселиться на свободе, а добрым людям следует сидеть возле огня. Ты не забыл, что сегодня – конец года?
* * *
Пока речевины устраивались на ночлег в отведенной им дружинной избе, небо начало темнеть. Сегодня был самый короткий день – конец старого года. На княжьем дворе собирался народ. За Светловоем зашел посадник – пришла пора зажигать новый огонь.
Набросив свою рысью шубку, Смеяна первой побежала на двор. Она любила священный живой огонь, зажигаемый трижды в год: на проводах старого года, на Медвежий велик-день и на Купалу. Но не меньше ей хотелось еще раз увидеть глиногорскую княжну. Кмети украдкой переглядывались и недоверчиво двигали бровями, слыша, как Смеяна сыплет восторженными похвалами ее красоте. А у Смеяны после всего услышанного сильно полегчало на душе. Княжна Дарована не рвется замуж за Светловоя, да и слишком она горда для того, чтобы выходить за человека, к ней равнодушного. Уж такая красавица в девках не засидится! И что дураки болтали, будто-де «в ее-то годы» за кривого лешего ухватишься! Ерунда все это – ну какие ее годы? Ей всего-то двадцать лет, а на вид еще меньше. Дарована сама откажет Светловою, и отцу будет не в чем его упрекнуть! И незачем будет отсылать княгиню Жизнеславу, ведь самому Велемогу Дарована уже отказала! Светловой будет свободен без ущерба для чести и совести, и… Смеяна не решалась загадывать, принесет ли его свобода хоть что-нибудь хорошее ей, но радовалась уже тому, что будет счастлив он сам. Ну, или почти счастлив… Насколько может рассчитывать на счастье смертный, полюбившийся самой богине и навек отравленный любовью к ней, недостижимой…