Но весной Маринка все же уговорила его съездить в Мурмыш.
Все было так, как мечталось длинными зимними вечерами. Они шли по улице под руку (Игореша с тоской оглядывался по сторонам, чувствуя полную невозможность сбежать, едва волочил ноги, точно его вели на эшафот), бабки смотрели им вслед, тихо переговариваясь:
– Кто ж это такая?
– Маринка, Веркина дочь.
– А с кем это она?
– С мужем никак. Говорили, замуж в Самаре вышла.
– А кто он?
– С галстуком на шее – значит, студент.
Проехал на ржавом велосипеде дядя Гриша, почтальон, от любопытства аж вывихивая шею, – Маринка поздоровалась с ним степенным наклоном головы. Не как сопливая девчонка, а как женщина, будущая мать. Мальчишки гурьбой промчались по дороге с воплями «Жених и невеста, тили-тили тесто», их крики заменяли в Мурмыше торжественный марш Мендельсона. Местные псы-брехуны даже забыли лаять, взволнованные важностью и торжественностью момента.
– Идут, идут! – Валька метнулся к крыльцу, сшиб по дороге валявшийся без дела ящик и заныл, прыгая на одной ноге.
Удивленно просвистел тепловоз-кукушка, пыхтевший по направлению к депо. Показался родной барак – перекошенный на одну сторону, приветливо сиявший открытыми нараспашку по случаю майской теплыни окнами.
Верка появилась в дверях взволнованная, важная, с ярко накрашенными фиолетовым губами. Она была в своих лучших ящерично-зеленых лосинах и серой кофте с розовыми аляповатыми цветами.
– Проходите, гости дорогие, проходите! Заждались уж…
Гости прошли в дом, расселись по стульям. Игореша уставился на календарь с Вероникой Кастро на стене, прямо посреди синего моря, брызжущего пеной (фотообои уже порядком поистрепались, выцвели, местами отстали от стен), и испуганно затих.
А Маринка отправилась на кухню помогать матери. Обещались подойти еще гости: Лариска с новым хахалем (уже шесть лет, как новый), дядя Гриша, друг покойного отчима, двоюродная тетка по матери и другие…
– А Расул будет? – спросила Маринка, строгая морковку для подливы.
– Чтоб не слышала я больше этого имени в своем доме! – патетически воскликнула мать. – Сволочь, паскудник! Сколько лет я на него угробила, могла бы приличного мужика себе найти…
Оказалось, мать опять поссорилась с Расу-лом. И опять на почве прописки. Расул хотел, чтобы она его прописала в бараке, а мать требовала у него сначала денег на починку колонки и вообще любви. Расул заупрямился, а потом совсем разругался с Веркой и швырнул ей в лицо, что не нужен ему на фиг ее паршивый барак, потому что он собирается строить дом и уже даже роет фундамент под особняк. Огромный дом, восемь на десять, пятистенок!