«Хотел бы я разделять подобную решимость», – вздохнул я про себя.
Ведя Канцлера за поводья, я вслед за Джозефом вошел во двор роскошного нового дома. На наш стук в парадную дверь вышел высокий темноволосый малый лет тридцати, одетый в тонкую белую рубашку и новую кожаную куртку без рукавов. Увидев нас, он пренебрежительно вскинул брови.
– О, это вы! Сэр Эдвин говорил, что вы зайдете сегодня.
Столь бесцеремонное обращение заставило Джозефа залиться краской.
– Он дома, Нидлер?
– Да.
Наружность дворецкого произвела на меня не слишком благоприятное впечатление. Выражение его широкого, обрамленного длинными черными волосами лица свидетельствовало о хитрости и коварстве; костистое плотное тело начинало обрастать жирком.
«Наглости и дерзости этому парню не занимать», – решил я про себя, чувствуя, как в душе поднимается волна раздражения.
– Не будете ли вы столь любезны поставить мою лошадь в конюшню? – осведомился я подчеркнуто, вежливым тоном.
Дворецкий позвал мальчика-слугу и приказал ему увести лошадь, а сам провел нас через просторный холл и поднялся по широкой лестнице, на перилах которой были вырезаны изображения геральдических животных. Мы вошли в богато обставленную гостиную, стены которой сплошь покрывали гобелены. В окно был виден сад, достаточно большой для городского дома. Я разглядел ухоженные цветочные клумбы и посыпанные гравием дорожки, ведущие к лужайке; трава на ней пожелтела от недостатка влаги. Под старым развесистым дубом стояла скамья, а рядом – круглый кирпичный колодец, покрытый запертой на замок крышкой. В комнате, сидя в мягких креслах, нас ожидали четверо членов семьи. Все были одеты в черное, что меня очень удивило, ибо со дня смерти Ральфа миновало почти две недели и срок глубокого траура истек. Сэр Эдвин Уэнтворт остался в своей семье единственным мужчиной. Увидев его вблизи, я сразу же отметил разительное сходство с Джозефом, которое проявлялось не только в чертах пухлого румяного лица, но и в присущих обоим несколько суетливых манерах. Взгляд его, устремленный на меня, полыхал откровенной неприязнью.
Чуть в стороне сидели две его дочери; взглянув на них, я убедился, что рассказы Джозефа о красоте его племянниц вполне соответствовали истине. Природа наградила сестер нежнейшей молочно-белой кожей и густыми белокурыми волосами, которые свободно падали на плечи. Глаза у обеих были на редкость огромные, ярко-василькового цвета. Девушки занимались вышиванием, однако при нашем появлении одновременно воткнули иголки в подушечки и одарили меня быстрыми, застенчивыми улыбками. После этого сестры вновь потупились и, как положено благовоспитанным юным леди, замерли в изящных позах, сложив на коленях ослепительно белые руки.