— Он скуп?
Она покраснела и ответила вопросом, как все женщины, когда они обескуражены.
— Почему вы спрашиваете об этом?
— Он ведь уже двадцать лет так работает?
— Всю жизнь он так работал. Его мать была страшно бедна. У него было очень несчастливое детство.
— Однако он слывет самым дорогим переплетчиком в Париже и скорее отказывается от работы, чем в ней заинтересован.
— Это правда.
— Он зарабатывает столько, что вы могли бы прилично жить, иметь современную квартиру и даже машину.
— А зачем?
— Он говорит, что у него всегда только один костюм, да и ваш гардероб, похоже, не богаче.
— Мне ничего не нужно. А едим мы хорошо.
— Вы, должно быть, проживаете не больше трети того, что он зарабатывает?
— Меня денежные вопросы не касаются.
— Большинство людей работает во имя какой-нибудь цели. Одни хотят иметь домик в деревне, другие мечтают хорошо жить на пенсии, третьи посвящают себя детям. У него детей не было?
— К сожалению, я не могу иметь детей.
— А до вас?
— Нет. У него, собственно, не было знакомых женщин. Он довольствовался тем, о чем вы уже знаете, и именно благодаря этому я его и встретила.
— Что он делает со своими деньгами?
— Не знаю. Наверно, откладывает.
У Стёвельса действительно был счет в банке на улице Сент-Антуан. Почти каждую неделю переплетчик вносил незначительные суммы, совпадавшие с полученными от клиентов.
— Он работал в свое удовольствие. Это настоящий фламандец. Я начинаю понимать, что это значит. Он мог часами делать один переплет и радовался, когда удавалось сделать красивую вещь.
Любопытно: иногда она говорила о нем в прошедшем времени, словно стены Сайте уже отгородили его от мира, а иногда в настоящем, будто он вот-вот войдет в комнату.
— Он поддерживал отношения со своей семьей?
— Отца своего он не знал. Воспитал Франса дядя, но отдал его в очень юном возрасте в приют, где, к счастью, ему дали ремесло. С воспитанниками там обращались очень сурово, и он не любит вспоминать о тех временах.
Вход и выход в их жилище был один — через мастерскую. Чтобы попасть во двор, надо было выйти на улицу и пройти под арку, мимо консьержки.
Поразительно, как Люка там у себя, на набережной Орфевр, жонглировал именами, в которых Мегрэ едва ориентировался: консьержка мадам Салазар, мадемуазель Беген, жиличка с пятого этажа, сапожник, торговка зонтиками, хозяйка молочной и ее горничная, — словом, обо всех он говорил так, словно знал их всегда со всеми их причудами.
— А что вы собираетесь приготовить ему на завтра?
— Жаркое из барашка. Он любит вкусно поесть. Вы вроде хотели спросить, есть ли у него какая-нибудь страсть помимо работы. Наверно, это еда. Хотя он целыми днями сидит, не дышит воздухом и не занимается гимнастикой, я никогда не видела человека с таким прекрасным аппетитом.