– Так ребята Леонида Львовича повеселились, – пояснил Жора. – Еще днем, когда за тем парнем пришли, который там в гипсах лежит. Перебили, со злости, когда Док их шугнул.
– Ясно, – вздохнул Бонифацкий. – А новые лампы вкрутить слабо?
– Виноват, Вацлав Збигневович. Забегался.
– Сделаешь.
– Понял. Только за стремянкой схожу.
– Сначала разыщи-ка мне Славика, и пускай подежурит у Юлиной двери. Чтобы она спьяну не натворила чего-нибудь.
– Белого? – уточнил Жорик. Бонифацкий кивнул.
– Ясно, Вацлав Збигневович.
– И сюда, кстати, никого не пускай, – добавил Боник, поморщившись, потому что измученная мошонка дала о себе знать, послав целый болевой пучок в мозг. – Пришли мне, пожалуй, Желтого, пускай караулит, чтобы никакая сволочь не приперлась без спросу. Ну, ты меня понял.
– А если что случится, Вацлав Збигневович? Непредвиденное?
– Ничего не случится, – заверил Бонифацкий, совершенно справедливо полагая, что чертов день рождения Витрякова исчерпал запасы неприятных сюрпризов на имениннике. Впрочем, Жорик, вероятно, был все же прав, не лишним было подстраховаться. – Если, не дай Бог, что-то пойдет не так, – добавил он, – то докладывай немедленно, конечно.
– Само собой, Вацлав Збигневович. Кстати, Тома вот-вот подойдет.
– Давай, давай. Проваливай. С Томой я, дружок, без тебя разберусь.
* * *
Как только Жора отправился на поиски стремянки, Боник, сбросив с себя мокрую и грязную одежду, которая, впрочем, успела на нем почти что высохнуть, встал под душ. Сначала он собирался заглянуть в парную, но затем, вспомнив о многострадальной мошонке, отказался от этого намерения, свернув в душевую. Какое удовольствие торчать на лавке, с пустым животом и яйцами, которые, кажется, весят килограмм по пять каждое? Сначала следовало исправить положение и по части еды, и по части секса, а потом парится, если не отпадет желание. Горячая вода помогла ему расслабиться, Боник даже прикрыл глаза, подстав макушку под струю.
Согревшись и снова чувствуя себя человеком, Боник покинул душ и вышел в зал, завернувшись в теплое махровое полотенце. Тамара уже пришла, подобрала и спрятала его грязную одежду и теперь стояла, в своем строгом коричневом платье горничной, украшенном нарядным тщательно накрахмаленным белым передником вроде тех, что в далекой юности Бонифацкого таскали его подружки, как школьница перед экзаменатором. Опустив глаза, Боник посмотрел на ее пухлые коленки с ямочками, и ухмыльнулся.
– Тебе бы Тома, еще банты в прическу вплести, – заметил он доброжелательно. – Будешь точно, как комсомолка.