пролаял в голове Витряков. Вацлав Збигневович поморщился, так это вышло реально.
«А вот для таких случаев и сдалась, тупой ты, к тому же, дохлый недоумок. Чтобы быть покорной. Чтобы не задавать лишних вопросов, не компостировать мозги, как твоя Юля, которая, кстати, уже не твоя, а моя. Вот для чего, дебил» .
Тамара завела руки за спину и ловко расцепила застежку лифчика. Вещица спланировала на пол. Пока Боник провожал взглядом ее пируэт, женщина подхватила тяжелую грудь ладонями и соединила сосок с соском.
«Любишь ретро, б-дь на х… – донесся из подкорки удаляющейся голос Витрякова. – По кайфу, когда из бабы песок сыплется?»
«Пошел ты, – отмахнулся Боник, глядя на ее тяжелый бюст с двумя большими темными родинками на левой груди, чуть выше соска. – Тебя нет. Ты умер, урод. Вот и вали отсюда на хрен!»
– Теперь трусы, – вымолвил Бонифацкий. – Только не снимай совсем, просто спусти до колен.
Тома беспрекословно подчинилась. Запустила указательные пальцы под резинку, оттянула и потащила вниз. Волосы на лобке, черные и шелковистые, были подстрижены аккуратным язычком. Вацик шагнул к Тамаре, сбросив полотенце, любуясь ее пухлым животом со следами растяжек от беременности. От двух беременностей, насколько он знал. Бонику они нравились, эти растяжки, как и родинки, поскольку с ними Тома казалась особенно натуральной. Она всегда и была такой, настоящей, а не какой-то североамериканской мисс-силикон с глянцевой обложки «Плейбоя», до которой ни рукой не дотянуться, чтобы потрогать, ни умом понять. – « Искусственная грудь, вставные челюсти и рожа под тремя слоями штукатурки, свежая после недавней растяжки», – подумал Боник, разворачивая Тамару спиной к себе и прижимаясь к ней всем телом. Его руки обхватили ее грудь, нежную, как пуховая подушка, которая была у Боника в детстве. Он спрятал лицо в ее каштановых волосах, чувствуя, как тонет в дурманящей сладости духов. Член, стоящий торчком, лег в ложбинку между ее ягодицами.
– Хорошо, – пробормотал Вацлав Збигневович – ох, и хорошо, – и это действительно было так. Тома его не торопила, за годы службы изучив повадки хозяина досконально. Они простояли так некоторое время, потом Боник, очнувшись, велел ей опереться локтями о лежак.
– Стань-ка, детка, вот так.
Тома выполнила и эту команду послушно, как вышколенный солдат.
«Вот за что мы ценим верных старых подруг», – думал Бонифацкий, пристраиваясь поудобнее. Широкие бедра горничной плавно перетекали в талию, линии были округлыми и ласкали взгляд. Тело – теплым и податливым. Сверху Тома немного напоминала классическую гитару, Вацлав Збигневович ухмыльнулся этому сравнению, входя в нее легко, как по маслу. Когда их тела соприкоснулись, ее ягодицы задрожали, словно студень. Тома глухо застонала, Вацлав Збигневович ответил, и неприятности, допекавшие его с утра, куда-то исчезли, испарились с этими животными звуками, которые они издали. Проблемы, донимавшие, как собаку блохи, расступились разом, будто рассеченная форштевнем вода. Боник покинул Тому и снова вошел, наслаждаясь этими восхитительными проникновениями, и думая, как это здорово – никуда не спешить. Затем он легко шлепнул Тамару по ягодице, звук получился сочным, как поцелуй.