– Недаром я поэтов вспомнил, – пробормотал Атасов, глядя по сторонам. – Жаль, не умею рисовать.
– Сейчас мой дом покажется, – сказал Андрей дрогнувшим голосом. – Он сразу за поворотом стоит. – И вспомнил, как уехал отсюда, прошлой весной, и, как обернулся, тут, у поворота, чтобы еще раз посмотреть на отца. Но, тот уже вошел в дом.
Через минуту они въехали в этот последний поворот.
* * *
Живые изгороди расступились, словно досужие зеваки, столпившиеся у места ДТП, чтобы Андрей увидел картину, предназначавшуюся персонально ему, и окаменел, не в состоянии ни двинуться, ни крикнуть.
– Ну, где, типа, твой дом? – добродушно осведомился Атасов, он пока еще ничего не понял. – Где дом, а? Мы, часом, улицей не ошиблись? Эй, парень? Эй, что стряслось?!
Андрей не слышал этих слов. Он, наверное, вообще потерял способность реагировать на любые внешние воздействия. Даже если бы Атасов стрелял у него под ухом, результат был бы тот же. Не каждый день, возвращаясь домой, попадаешь на пепелище. Лицо Андрея не было искажено, оно не отображало никаких эмоций, превратилось в посмертную маску из гипса. Белую и абсолютно неподвижную. И одновременно это лицо было красноречивее любого ответа.
– Похоже, дело не в улице, – пробормотал Атасов, останавливая машину. Шины зашуршали по гравию. Когда мотор замолчал, стало очень тихо. Солнце еще не показалось, но небо уже просветлело и немного напоминало какао. Вокруг не было ни души, насчет глухомани Андрей не преувеличивал. Усадьба в действительности находилась на отшибе. – Побудь в машине, ладно, – предложил Атасов, оборачиваясь к приятелю. – Я пойду, посмотрю, что и как. Только не паникуй раньше времени, идет? – Андрей никак не отреагировал на эти слова. Атасов обращался к манекену.
«Шок», – подумал Атасов, и был даже рад этому, потому что если бы Андрей принялся метаться вокруг, заламывая руки, было бы еще хуже. Уговаривая Андрея не паниковать, он немного кривил душой. Потому что сам поддался этому чувству. По-крайней мере, растерялся, поскольку не ожидал ничего подобного, и теперь чувствовал себя человеком, которого насильно втащили в чужой кошмар. Словно это инфекционное заболевание, передающееся от человека человеку не капельным путем, как грипп, и болезненными мыслеформами, через глаза и уши – в мозг. Атасов попробовал взять себя в руки, это было легче сказать, чем сделать. Ворота были распахнуты настежь, впрочем, они теперь не вели к дому, построенному, по словам Андрея, его прапрадедом, его словно стерли с рисунка резинкой, а затем замазали образовавшуюся пустоту углем. Вместо дома, в том месте, где он буквально напрашивался стоять, зияла дыра с обуглившимися краями, почти правильной прямоугольной формы. Из дыры, присыпанной обгоревшими обломками торчала черная от копоти покосившаяся печная труба. Это было все, что осталось от дома. Фундамент, заложенный в прошлом веке, походил на выгоревший изнутри гигантский корч. Видимо, бушевавшее в доме пламя сгрызло лаги и стропила чердака, а когда крыша рухнула вниз, то проломила пол и очутилась в подвале. Ну а потом старый дом сложился легче халабуды, построенной во дворе детворой из пледов, раскладушек и ветвей.