Фляга показала дно.
– Кажется, у тебя опустился хвост, – заметил Дарт.
– Н-не может б-быть!
Руун встал. Стоял он довольно прямо, но лишь по той причине, что хвост еще слушался хозяина. Руун обхватил им ближайшую подпорку галереи.
– Ещ-ще?
– Конечно. Сделайте милость, сударь мой.
Руун исчез, но вскоре объявился с полной фляжкой, которую они прикончили в добром и нерушимом согласии. Беседа тем временем продолжалась и становилась все теплей и доверительней; Дарт спрашивал, Руун с охотой отвечал, и, хоть его речи были уже невнятными, молола мельница исправно, и мука сыпалась в мешок. Наконец, заикаясь и дергая хвостом, он принялся рассуждать о тактике, стратегии и военной доктрине. Сводились они к тому, что даннитские храбрецы, объединившись в Лиловых Долинах с отрядами рами, двинут пешим ходом в предгорья, к дыре, откуда били молнии; а там и джолты подойдут – по милости Элейхо, не одни, а с клеймсами да керагитами. И будет у дыры так много смелых и свирепых воинов, что не пробиться к ней бесхвостым жабам! У них опустится (тут шел неясный термин, связанный с физиологией чешуйчатых)… и если вывернуть наизнанку (это уже касалось их репродуктивных процессов)… то жабьи яйца (вывод невероятный, но крайне оскорбительный для самок тьяни)…
Изложив свое мнение о расе тиан, Руун расслабился, свесил голову и начал похрапывать. Дарт спать не хотел. Вино играло в его жилах, но не туманило мысли, а подгоняло их, как гонит всадник притомившегося скакуна. Под этим кнутом мысли ускорили бег, а затем обернулись видениями: будто сидит он не на даннитским плоту, а у стола в харчевне, который прогибается под дюжиной бутылок, кубками с вином и блюдом с каплунами, и будто пирует и пьет не один, а в дружеской компании. Их было трое, его друзей; фигуры их тонули в полумраке, но лица он видел отчетливо – пожалуй, впервые с тех пор, как пробудился к новой жизни на Анхабе.
Одна физиономия – грубоватая и щекастая, пышущая уверенностью и силой; лицо другого – юное, с черными глазами и щегольскими усиками, с румянцем на щеках, покрытых, словно персик осенью, бархатистым пушком; черты третьего, мрачного сурового мужчины, поражали тонкой красотой и благородной бледностью. Эти трое казались такими разными, такими непохожими друг на друга! Объединяло их лишь одно: они взирали на Дарта с любовью и упреком.
– Что же вы наделали, друг мой! – произнес бледный. – Явились в тихий край, посеяли соблазн в мирных душах… Нехорошо!
– Дьявольский соблазн! – поддержал юноша с румяными щеками. – Эти бхо, эти гомункулусы, которых жаждут местные пейзане, – порождение дьявола! Я в том уверен – ибо, как говорят нам святые отцы, дьявол поспевает всюду и всюду строит каверзы и раздувает неприязнь. Представьте, что теперь произойдет: у вашей ямы встретятся союзники, хвостатые и бесхвостые, и будут резать этих… как их… чешуйчатых жаб… Ну а чешуйчатые будут резать хвостатых и бесхвостых… Не правда ли, веселая картина?