– И чем бы ни закончилось побоище, кто бы ни победил, оставшиеся передерутся меж собой, – заявил щекастый. – Готов прозакладывать в том свою бессмертную душу и новую перевязь! Шитую золотом, из лучшей кордовской кожи!
– Так, без сомнения, и случится, – грустно усмехнулся бледный. – Гордыня, зависть, неприязнь к чужакам и жажда обладания… Разве вы не помните, что на Земле терзают и убивают по тем же пустым причинам? Разве не помните, как погибла ваша возлюбленная? Не позабыли еще ее имя?
– Не позабыл… Я так хочу вернуться! К вам и к ней…
– К нам вы уже не вернетесь. Tempus fugit – время бежит, как говорили римляне… Однако не сожалейте об этом, а думайте, как уменьшить жертвы, если нельзя исправить всего содеянного. – Бледный, с благородным лицом, вздохнул и покачал головой. – Мне жаль вас, мой несчастный друг… вы виноваты, вы развязали здесь войну… Не рыцарский поступок!
– Что же я мог сделать? – возразил Дарт, опуская глаза. – Я всего лишь наемник, а значит, игрушка чуждых сил, раб обстоятельств…
– Вы – не игрушка и не раб! Вы – человек благородной крови! Я понимаю, обстоятельства есть обстоятельства… они довлеют над нами, и часто мы не можем их переменить… Но всюду и везде обязаны повиноваться велениям чести! Помните об этом, друг мой!
– Помните! Помните! – вскричали щекастый и юный щеголь, и Дарт с удивлением почувствовал, что кто-то из них пинает его ногами в ребра. Совсем не по-дружески, а с неприкрытой злостью.
Он завертел головой, и щекастый с бледным внезапно исчезли, вместе с харчевней, столом, бутылями и кубками, оставив их с юношей наедине. Пинки продолжались. И юноша выглядел как-то странно – не прежний друг, а будто иная, совсем незнакомая персона.
– Что вы себе позволяете, сударь? – с холодной яростью вымолвил Дарт, касаясь рукояти шпаги. – И почему?
– Почему? – Юноша наклонился над ним, и лицо его стало меняться, словно у анхаба-метаморфа: пропали усы, зрачки из черных сделались серыми, губы – более яркими и пухлыми, а прядь смоляных волос, свисавшая на лоб, вдруг превратилась в золотистый локон.
– Почему ты валяешься здесь, рядом с хвостатым отродьем, упившимся тьо? – сердито кричала Нерис. – И почему от тебя разит, словно из вонючей фляги? Ты пробовал перебродивший сок? Даннитское зелье, которым они травят насекомых – тех, что водятся в их шкурах? Отвечай, маргар! Ты пил его? И ты еще не умер?
– Отнюдь, моя красавица. Я жив и даже не опустил хвост.
Дарт поднялся на ноги, чувствуя, что плоть его не так воздушна и легка, как днем. Тучи затягивали небо, стало темнеть и холодать, поток струился быстрее, торопясь из полярного океана к кольцевому, а флот уже поворачивал – но не налево, а направо, не к поросшей зеленым лесом земле каннибалов, а к более гостеприимным берегам рами. Тут, за мысом, была просторная бухта среди индиговых мхов, зарослей синих коленчатых бамбуков и деревьев харири. Мхи выглядели густыми и сочными, бамбук – прямым, словно корабельная мачта, а деревья – похожими на пучки длинных плоских досок в серой коре, торчавших прямо из земли, причем были усеяны вместо ветвей и листьев крепкими шипами и большими, размером с конскую голову наростами. Харири играли важную роль в хозяйстве аборигенов: доски-стволы годились для лодок и кораблей, шипы – для наконечников пик, а из наростов гнали беловатый сок, напоминавший молоко.