– Чего только не бывает на свете… – пробормотал Долохов, заглушив мотор.
За разговором Валентина даже не заметила, как они оказались на месте, около студенческой столовой. То есть Долохов решил не ехать в адресное бюро? Забыл? Или сейчас высадит их с Максимом, а сам помчится на Рождественскую?
Нет, тоже выходит, закрывает машину.
– Ну, пошли, помянем твоего дружка, – сказал Долохов и первым взбежал на крыльцо.
Там толпились ребята, с виду студенты. И не скажешь, что собрались на печальное мероприятие. Орут, хохочут. Валентина поглядывала на них с невольным осуждением, пока не вошла в столовую и не поняла, что она работает в нормальном режиме. В гардеробной и общем зале царило оживление, возможно, большинство ребят и не знало, что в отдельном помещении накрыта поминальная трапеза.
Зальчик был очень небольшим, поэтому за столы садились в несколько очередей. Валентина с Долоховым и Максимом приехали как раз в ту минуту, когда места занимала вторая партия гостей. Их никто не считал, не проверял, не уточнял, кем-де вы приходились покойному. Кому не хватило мест за столами, вышли в общий зал – подождать третьей очереди.
Здесь было тихо – не в пример крыльцу и соседнему помещению. Валентина исподтишка оглядывалась, пытаясь высмотреть Олега (все же она не до конца поверила Долохову, что отец, ну, пусть отчим, не придет помянуть сына, то есть пасынка!), но Пластова и впрямь не было видно. Во главе стола сидела одна только темноволосая, коротко стриженная женщина. Она была широкоплечая, довольно полная, одетая в мешковатый черный свитер. Тяжелое, отекшее лицо с крупным носом и густыми бровями, сросшимися на переносице. Над маленьким, напряженно сжатым ртом темнели усики. Глаза опущены. Судя по усталому лицу, ей было совершенно все равно, что происходило вокруг: вся эта суета официанток, то вспыхивающие, то затихающие неловкие разговоры ребят, пока не решающихся взяться за еду, – и лишь изредка меж густых черных ресниц просверкивал напряженный взгляд, выдающий, что женщина внимательно следит за происходящим.
Чуть позади и сбоку от нее, на отдельном столике, был установлен большой фотографический портрет парня лет двадцати с невеселым, измученным лицом. Портрет был очень хорошего качества. «Даже слишком хорошего!» – подумала Валентина. Она как-то привыкла к парадным портретам покойников, приукрашивающим их прижизненный облик. Здесь же Сергей был таким изможденным, с такими глубокими, коричневыми тенями под глазами, с бескровными губами и запавшими щеками, словно его сняли уже после смерти, вот только голубые глаза с помощью какой-то фантастической фототехники были сделаны открытыми, печальными, как бы даже молящими.