– Ну-ну, птичка, не надо плакать, все наладится!
Он даже хотел добавить: а волосы, мол, отрастут, дело наживное, – но постеснялся.
Дама взглянула на него оторопело, а потом вдруг рассмеялась. И хохотала все время, пока выбиралась из автомобиля и когда захлопывала дверцу. Кажется, даже повернув за угол, Эжен слышал ее серебристый хохоток. Чудачка какая-то! Что он такого смешного сказал?! А может быть, она смеется оттого, что уже нет сил горевать? Ну, эти русские, они ведь все вообще немножечко того… Загадочная славянская душа, Эжен что-то такое слышал… Все нормальные люди от горя плачут, а эта птичка смеется!
Добродушный парижский таксист ошибался. «Эта птичка» и плакала, и смеялась не от горя, а от счастья. И никакого такого проявления «загадочной славянской души» в этом не было. Просто сегодня был день ее триумфа. Первого, но она надеялась, что это – лишь начало в той цепочке успехов, которую она выковала своими руками.
Триумф состоялся на том самом показе в maison de couture Коко Шанель, куда она так глупо опоздала. Она знала, конечно, что народу будет много, но такой толкотни не ожидала. Не то что в дом войти – приблизиться к дверям она не могла; а ведь швейцар ее, конечно, пропустил бы. Пришлось идти в полицейский участок и оттуда звонить, чтобы кто-то от Шанель провел ее через толпу.
В студии тоже царила толкотня – яблоку негде упасть. Она устроилась на верхней ступеньке лестницы. Сидеть было неудобно, зато все видно. Вдоль стен размещались в два ряда покупатели – в основном американцы, во множестве наезжающие в Париж за новыми моделями для своих фирм. Время шло, шло… и вот наконец ровно в три часа пошли манекены[1].
Она с трудом заставляла себя усидеть, не сорваться с места, когда среди мельканья платьев показалось знакомое, с вышивкой… потом еще и еще… Это были ее вышивки!
Манекены ходили по подиуму почти до шести вечера, и ей показалось, что вышитые платья вызывают особенный интерес. Однако она боялась поверить в удачу.
Но вот показ окончился, заказчики поднялись с мест, и она, не утерпев, спустилась в студию и прислушалась в разговорам. Продавщицы метались между заказчиками и примерочными с кипами новых платьев в руках. То и дело звучали слова: «Вон то и это, с вышивкой… Какой оригинальный узор, какая новизна исполнения!» И снова: с вышивкой, с вышивкой… с вышивкой!
Наконец покупатели начали расходиться, а она все еще бродила по студии, ловя последние обрывки разговоров, все еще боясь поверить в удачу.
Кто-то приобнял ее за талию. Это была сама Шанель, одетая чрезвычайно элегантно, как и подобает знаменитой модистке. Сейчас в ней трудно было узнать ту скромную труженицу в простенькой темной юбке и темном свитере с закатанными по локоть рукавами, какой она была каждый день с раннего утра до позднего вечера. В этой одежде она сочиняла и создавала платья удивительной красоты и очарования, однако сама напоминала пирожника, которого тошнит от булочек и марципанов. Ей было некогда думать о собственном гардеробе, поэтому, бывало, под роскошную шубу она напяливала невесть что, какие-то обноски. Но сейчас Шанель выглядела истинной королевой моды, какой и хотела стать.