Жозефина тихо ахнула.
– Да, после этого уже никто не спорил, – сказал Талейран с такой глубокой печалью в голосе, что она не могла не показаться наигранной.
– Так что же… – пробормотал Жозефина. – Вы хотите сказать, что все погибло? Нам остается только ждать, когда казаки войдут в Париж и… перережут нам горло?
– Ну зачем так трагично, дорогая Мадам? – с укором произнес князь Беневентский. – Император Александр – европейски образованный человек и красивый мужчина. Уверяю вас, казаки никому из нас не страшны. Мы должны понять, что наступил конец одной эпохи, но он знаменует начало другой. Нам придется преклонить колени перед другим королем – Людовиком Восемнадцатым…
И снова эта пауза, снова эта напряженная искра в холодных серых глазах…
Мадам опустила голову на руку и даже не простилась с князем Беневентским.
Он вышел – очевидно, так и не дождавшись того, что хотел услышать.
Хотел? Или опасался? Почему мне кажется, будто он доволен молчанием Мадам? О чем же она не сказала?!
Пока не понимаю. Поговорю осторожно с Моршаном, с Клер де Ремюза – может быть, они что-нибудь поймут?
Боже, боже! Совершенно забыла о нашей трагедии: мы брошены, мы покинуты, мы не можем смотреть без страха в завтрашний день!
Казаки, боже… Татары! Они все татары! И насилуют, как я слышала, всех женщин без разбора, старых и молодых. Я не молода, но и далеко не стара еще! Минует ли меня чаша сия?..
Между прочим, у меня еще ни разу не было любовника – не француза. Интересно в связи с этим вот что: может мужчина, который тебя насилует, считаться твоим любовником?..
Катерина Дворецкая, 14 октября
200… года, Париж
В нашем квартале чувствуется немалое напряжение. Да, газетка из мусорного ящика, увы, не соврала: убит уже второй антиквар. Морис в шоке, хотя и пытается скрыть свое состояние: у Марины последний экзамен! Завтра она станет законченным юристом, однако ее мужу не удастся поприсутствовать при этом событии: ему надо срочно лететь в Стамбул. Вообще Морис довольно часто ездит в командировки по всему свету: то в Пхеньян, то в Киев, то в Вену, мотается по делам своей компании туда-сюда, иногда на пару-тройку дней, иногда и даже утром уезжает, вечером возвращается. Правда, его последнее время щадили, как «молодого отца», а теперь папочке пора впрягаться в работу. Мы с Маришкой не ропщем: пусть отвлечется от домашней суматохи, от Лизочкиного кувыканья, от рваных ночей, а главное, от этих необъяснимых преступлений, которые так угнетают всех жителей и посетителей квартала Друо. Вдобавок Париж в последние дни стал необычайно грязен. Мусорщики все еще бастуют. Как-то спасти положение пытаются бригады добровольцев, призванных отчаявшейся мэрией, однако их действия носят спорадический характер. То уберут, то нет. Около одного подъезда очистят мусорки, мимо другого почему-то проедут. Их машина в шесть утра поднимает такой грохот под окнами, что будит всех. Поскольку для меня это время кратковременного и долгожданного отдыха, я злюсь страшно, ругательски ругаю забастовщиков, которые явно с жиру бесятся, неведомо, почему они недовольны своей жизнью, вот в Россию бы их, хотя бы на месячишко, – мигом оценили бы, в какой превосходной стране обитают, как здесь заботятся о людях труда!