Ладно. Сие не более чем шутка. Ты можешь радоваться, что я решил последовать твоим советам, взяться за ум и придумать что-нибудь пооригинальнее и поволшебнее моих прежних замыслов. Вообще говоря, думать мне особо не над чем. За меня уже подумали… нашелся один человечек. Если хочешь узнать о нем подробнее, напиши к своей сестрице Аннушке – она этого Антона (так его зовут в моих классах) очень привечает и даже жалеет, что связался с шалой художественной братией, хотя мог бы сделать себе имя научное. Ну что ж, поскольку этот Антон не кто иной, как Антонина, то есть девица, ей, думаю, одинаково трудно было бы стяжать себе славу как в науке, так и в искусстве. Сам знаешь, каковы у нас воззрения насчет роли женщины и ее места в жизни… твой покорный слуга тоже подвержен некоторым предрассудкам. Право, мне легче звать Антонину Антоном, потому что тогда является у меня иллюзия, что советы – и очень недурные советы, поверь, Григорий! – дает мне существо мужеска полу, и это менее уязвляет мое самолюбие. Хотя и смешно, конечно…
Девка умна, как бес. Хотя, думаю, слишком уж по-женски жалостлива. В ней есть, при всей ее молодости, нечто материнское, она словно наседка. Норовит защитить от моего разгула – ты же знаешь, как крут я бываю иногда во гневе, – всю мою ученическую братию, на которую я порою спускаю всю свору собак. Чуть что – Антон ручки умоляюще складывает, так и трепещет, на голубеньких глазках слезы… Напоминает мне мою Аннушку, хотя милую супругу жизнь со мной уже закалила и, скажу, не хвастаясь, многому научила. Например, разбираться в людях и не разливать на все подряд, без разбора, даров своего сердца. Антон же покуда в людях совершенно не разбирается, и рунические письмена читаются им гораздо легче, нежели те черты или резы, коими изборождены разум или сердце некоторых человеков. Боюсь, попадет в беду…
Хочется мне предостеречь ее против одного человека, который начал в мастерскую мою хаживать… Хочется, а отчего-то страшно, ибо в присутствии его нападает на меня подспудный, необъяснимый страх, словно у ребенка в присутствии непонятной тени, явившейся ему в ночи… страх и молчаливость. Крепко надеюсь, что удастся мне овладеть собой, не только ради Антона, но и ради себя самого, ибо во мне, мужчине матером, такой страх перед юнцом кажется сущей блажью и глупостью. А впрочем, варюсь я теперь в котле сказочном, волшебном, мистическом, вся эта материя вокруг меня живет непонятной жизнью, напоена непонятными токами… Разве странно, что владеют мною непонятные страхи? Авось все одолеем святым крестом, постом и молитвою!