А напоследок Алена добавила:
– И я вас целую! – а затем отключилась с внезапно нахлынувшим чувством стыда.
Что вдруг ее так понесло? Зачем дразнила несчастную Майю? Неужели из ревности, которая неожиданно вспыхнула в душе, когда Алена услышала ее воркованье? А главное, зачем дразнила Алексея? Ведь брякнуть о том, что находится сейчас в музее, напомнить ему о его мании можно было только по о-очень большой доброте душевной…
Да что вообще происходит, господа?! Алексей Стахеев подвержен пагубной, сводящей с ума страсти уничтожить какую-то картину – предположительно это «Ковер-самолет» Васнецова. Лариса Стахеева занималась ее изучением – то есть предположительно занималась. Майя Климова с ней дружила… Лариса умерла, Майя откровенно млеет, слыша голос Алексея в трубке… Чуть отойдя после операции, она немедленно прибежала в музей и встала тут около «Ковра» со странным, зачарованным, обреченным выражением лица…
Все это как-то связано? Связано все это как-то? Есть в этом какой-нибудь смысл или нет?
Может быть, пойти сейчас домой, забыв про все, что здесь было не было, про все, что она наговорила, накуролесила, напридумывала? Пойти домой, но все же позвонить по пути Льву Ивановичу Муравьеву и сказать, вернее, доложить: «Ваше поручение не выполнено и выполнено быть не может!»
Конечно, конечно. Итак, сейчас домой. Домой, скорей, чтобы не пропустить Алексея, который через час-полтора привезет ей деньги. Но все же какое-то время у Алены есть, чтобы… Чтобы дойти до дома пешком, прогулочным шагом, немножко в обход обычного маршрута. Даже не немножко в обход. Просто так, от нечего делать, посмотреть на один дом, который стоит на Ковалихе. На старую такую, облезлую хрущобу…
Зачем? Неизвестно. Зачем-то.
Алена порой не понимала мотивов своих поступков. Иногда она сама себе дивилась и сама себя пугалась. Но именно эти необъяснимые, стремительные, вроде бы никому не нужные, а иногда даже пугающие шаги и приводили ее к странным открытиям, которые потом, по прошествии времени, казались ей вполне очевидными и само собой разумеющимися, но которых почему-то никто, кроме Алены Дмитриевой, не мог сделать.
– Большое спасибо, Майя, – торопливо кивнула она. – Все, что вы рассказывали, было очень интересно. Да, очень интересно. Но я вспомнила, что мне срочно нужно бежать.
Хранительница и Майя смотрели на нее одинаково настороженно, только хранительница зачем-то поправляла очки, а Майя стояла неподвижно.
– До свидания… – проговорила она медленно.
Алена торопливо вышла из зала и, с трудом сдерживаясь, чтобы не броситься бегом – еще решат, что стибрила какое-нибудь бессмертное полотно, схватят, задержат! – начала спускаться по лестнице.