Катрин, а какая-нибудь жалкая кривоногая Сяо-Ляо (или Ляо-Сяо, не велика разница!) из китайской забегаловки с окраинной улочки Парижа.
– Да я слышала! – процедила Катрин. – Пропусти меня, я хочу подождать его дома.
– Мсье не велел никого пропускать.
Катрин покачнулась. Раньше к нему и так никого не пропускали, кроме нее. Сегодняшнее «не пропускать никого» значило не пропускать именно Катрин!
– Ничего не понимаю, – пролепетала она. – Ну хорошо, хорошо… Скажи хотя бы, когда он собирался вернуться? – И улыбнулась Морису.
До чего она дошла – унижаться перед этим черномазым вышибалой! Улыбаться ему заискивающе!
– Мсье ничего не сказал, – глядя сквозь нее, сообщил Морис. – Мне ничего не известно о его перемещениях.
И отвел глаза.
Катрин насторожилась. Что-то было в тоне Мориса… что-то было в этих вильнувших в сторону глазах…
«Лоран дома! Точно дома! – сообразила она. – Морис врет, скотина!»
Ага, вздумал одурачить Катрин? А вот хрен тебе! Не на таковскую напал, понял?
– Хорошо, я уйду, – пробормотала она с самым растерянным, с самым жалким видом, повернулась и спустилась на две ступеньки. Оглянулась: – Только я очень тебя прошу, Морис…
Она опустила голову, согнулась. Теперь ее голова была как раз на уровне живота Мориса. С яростным криком Катрин бросилась вперед, врезавшись в него с такой силой, что у нее потемнело в глазах. Поганый черномазый, у него не пресс, а бетонное заграждение! Но все же Морис покачнулся – не столько от силы удара, сколько, наверное, от неожиданности. Только на миг он отшатнулся от дверного проема, однако Катрин хватило этого мгновения, чтобы пролететь в образовавшуюся щель и даже взбежать до первого пролета лестницы.
Однако Морис уже пришел в себя от изумления: одним прыжком одолев пять ступенек, он настиг Катрин, сграбастал ее своими ручищами, развернул и поволок к выходу. Ах, как тут пригодились бы туфли с острыми носами и на шпильках! Сколько раз Катрин видела по телевидению передачи о том, как самыми простыми способами с их помощью можно отбиться от маньяка, нападавшего на женщину, скажем, в подъезде. И все же она сделала, что могла: коленкой саданула Мориса в пах. Увы, не попала ни по какому уязвимому месту, а была схвачена еще крепче, скручена, потащена к выходу, причем сквозь яростное пыхтенье Мориса до нее доносился униженный визг. Это она визжала! Это ее тащил прочь, выбрасывал вон из дома какой-то вышибала, поганый черномазый козел, пидермон!
– Морис, отпусти ее… – послышался вдруг знакомый голос, и тиски, сдавившие Катрин, разжались.
Она сначала вздохнула. Воздух проник в сплюснутую грудь, тьма в глазах разошлась. Потом утвердилась на дрожащих ногах, потом обернулась: Матерь Божия, Лоран! Стоит на площадке, на несколько ступенек выше. Джинсы, свободный джемпер и ночные туфли на ногах – по этой дурацкой русской привычке! Так, значит, он и впрямь был дома… Катрин угадала: он был дома, но просто не хотел ее видеть.