– …Меркурий!
Анжель не знала, откуда взялось это имя, однако сейчас, наяву, ожил полузабытый призрак: человек с отрубленной головой выходит деревянной поступью на яркий лунный свет, взмахнув руками, выходит, словно предупреждая о чем-то, – и тяжело падает, а над ним – такое прежде не снилось Анжель, но сейчас она видела и это! – белый, лунный и светящийся, взмывал в сине-черные небеса воздушный шар.
Она зажмурилась на миг, затем повернулась к старой графине, которая побелела, казалось, еще больше, если такое вообще было возможно. Несколько мгновений Анжель пристально смотрела на нее, а потом вдруг выговорила непослушными губами еще одно почему-то знакомое имя:
– Мадам Жизель?..
И та отозвалась как эхо:
– Ангелина?..
И ее словно бы закружило-завертело в неистовом водовороте воспоминаний, и какое-то мгновение она ощущала в себе две разные жизни, две разные сущности – Анжель и Ангелину; они как бы стояли друг против друга, с ревнивым любопытством вглядываясь в лица, придирчиво выискивая малейшее сходство и различие, и каждая страстно убеждена была в том, что она, именно она – лучшая, истинная, единственная! Это было жуткое, раздирающее душу ощущение… Анжель прижала ладони к лицу, пытаясь вспомнить… и качнулась, едва не упала, когда в ее сознании Ангелина и Анжель вдруг кинулись друг к другу, словно век не видевшиеся сестры-близнецы… и она открыла глаза, с ужасом глядя на мир, воцарившийся вокруг нее по злой воле мадам Жизель и Фабьена.
Теперь она помнила все, что было с Ангелиной до того мгновения, как та лишилась сознания на задворках дружининских мастерских; теперь она помнила все, что происходило с Анжель с того мгновения, как она осознала себя беженкой и женою Фабьена. Она не помнила, не знала ответа лишь на один свой постоянный вопрос, и сейчас выкрикнула его в лживое, как эти румяна, изморщиненное лицо мадам Жизель:
– Почему?! Зачем вы это сделали?!
Ангелина боялась, что та отмолчится или опять наплетет какой-нибудь невнятицы, разгадывая которую запутаешься, как муха в паутине, но нет: черные, все еще яркие и выразительные глаза графини де Лоран… или д’Армонти?.. сверкнули такой торжествующей ненавистью, что Ангелина похолодела, поняла, что сейчас ей все откроется.