Анжель вдруг осознала, что он стоит напротив, что-то быстро говорит, а в глазах такая тревога, такая нежность.
– Я сын своего отечества, – наконец дошли до ее слуха его слова, – а потому жизнь моя и силы ему принадлежат. Не судите…
– Вы, кажется, только что упрекали меня в употреблении расхожих истин? – ядовито перебила Анжель. – А что же я слышу от вас? И позвольте добавить еще одну истину, которая вам не по сердцу придется, ибо такого вы от женщины слышать не привыкли: я вас видеть больше не желаю, и коли вы человек чести, ежели шпион может быть человеком чести, – подлила она яду до краев, – то умоляю отпустить меня к соотечественникам. Клянусь, что ни слова не скажу про ваше ремесло. Вам же лучше бежать, пока еще есть время. А не отпустите меня – я и сама уйду.
– Это мы еще посмотрим! – выкрикнул князь, хватая ее за руку и рывком привлекая к себе. – Уйдешь? Сама от меня уйдешь?! Да ты можешь напридумывать все что угодно, ты можешь выдерживать эту непонятную роль, поддаваться этому пагубному заблуждению, но разве тело твое забудет меня? Разве сердце твое будет лгать?
Он не договорил, припав к губам Анжель, и та едва не потеряла сознание от неистового влечения к этому человеку. Какие-то синие звезды кружились перед ее глазами, она слышала плеск волн, ее опаляло солнце, где-то заливались жаркими трелями кузнечики, а ноздри трепетали от запаха цветущей смородины. Эти призрачные ощущения делались с каждым мгновением все острее, все отчетливее, теперь Анжель уже не сомневалась, что когда-то испытала их наяву и князь молодой был связан с ними неразрывно. «Неужели вправду мы знали друг друга прежде?» – проплыла трезвая мысль, но тут же растворилась в шквале страсти, нахлынувшей на Анжель. Сквозь складки тяжелых юбок она ощущала его восставшую, желающую ворваться в нее плоть, руки его безумствовали, метались, терзали ее грудь…
– Господи помилуй! – Чей-то внезапный крик нарушил очарование, и князь выпустил Анжель так внезапно, что она рухнула в кресло, оказавшееся весьма кстати рядом, не то упала бы прямо на пол!
– Беда на пороге, а они?! – возопил голосом Марфы Тимофеевны ворох шуб и платков, чудилось, сам вбежавший в комнату, а потом ворох сей был брошен на Анжель, и она увидела князеву мамку, которая принялась одевать молодую женщину с неимоверной быстротой, яростно ворча: – Охальник! Потаскун! Гуляка разборный! Чего стал, как твой хрен? А ну, одевайся, не медли!
Анжель безвольно, будто кукла, подчинялась ее сильным рукам, а князь, усмехнувшись:
– Проворному недолго снаряжаться! – накинул на себя бекешу и, быстро склонившись над женщинами, сгреб их обеих двумя руками, крепко прижал к себе, осыпал быстрыми, жаркими поцелуями: – Вы – все, что мне в жизни дорого. Сбереги ее, мамушка, и себя сбереги, что бы ни было. Ежели бог не совсем еще нас оставил, может быть, эта мрачная туча пронесется мимо. Прощайте – и храни вас бог!