После этого граф Вратислав собрал к себе представителей всех иностранных держав в Москве и заявил им, что удовлетворение, предложенное Остерманом, считает недостаточным для чести и значения своего государя, полагает, что наглый поступок русских с чиновником имперского посольства наносит оскорбление всем представителям иностранных дворов в Москве.
Сторону Вратислава с живостью принял ваш покорный слуга, а ко мне присоединились представители Польши, Дании и Пруссии. Они послали требование к самому князю Долгорукому извиниться или хотя бы наказать гренадеров в присутствии Вратислава, несмотря на то, что эти виновные (ха-ха!) уже наказаны.
Так и случилось. Князь Алексей Григорьевич прислал к австрийцам воинского бригадира, служившего в дворцовом ведомстве и заведовавшего запрещенным для стрельбы округом, в котором стрелял Миллесимо. Этот бригадир должен был выразить бесконечное сожаление о неприятном случае, происшедшем с Миллесимо, и согласиться с новым наказанием гренадеров – ежели на то будет воля графа Вратислава и его шурина. Этим дело и кончилось. Австрийский посланник счел себя удовлетворенным, а князь Алексей Григорьевич все-таки достиг своего: Миллесимо (и не он один!) понял, за что и почему с ним произошло сие неприятное событие, а также смог убедиться: у него нет никакой надежды смягчить жестокосердного отца своей бывшей невесты и он должен оставить всякие попытки вновь видеться с нею. По слухам же (непроверенным), такие попытки имеют место быть.
В заключение своего послания позволю себе напомнить вашему преосвященству, что известная сумма денег, доставленная мне с курьером сеньором Монтойя, ушла почти вся на оплату ранее сделанных долгов. Поистине разоряют счета от докторов, поскольку состояние здоровья сеньора Монтойя внушало весьма серьезные опасения. Вдобавок здесь стоит уже вполне осенняя, а по мне, так по-зимнему холодная погода, и все мы в большей или меньшей степени больны. К этому присовокупляется и болезнь моего кармана, который страдает хронической чахоткою, – и это меня повергает в крайнюю меланхолию. Надеюсь, что заботами вашего преосвященства денежная болезнь моя скоро поправится, что вы в самое ближайшее время вновь вышлете мне жалованье, а то и освободите меня наконец-то из этой страны, где я, если пробуду еще некоторое время, потеряю и последнее здоровье. Всей душою умоляю ваше преосвященство обратить внимание на мое положение и не дать мне погибнуть в этом ледяном климате, где не встретишь ничего, что могло бы понравиться, ничего, что могло бы доставить какое-нибудь удовольствие или удовлетворение…»