Странно: Даша не помнила, что было потом, после того завтрака. Ни дня не помнила, ни ночи. Но почему? Что за беспамятство, что за глухое забвение навалилось на нее? В самом деле – да не глотнула ли она какого-то зелья – нет, не сама, конечно, не по своей воле, а подмешанного чьей-то коварной рукою?
Но кому это понадобилось и зачем? Разве причинила Даша зло хоть единой живой душе? Причинила, да – Никодиму Сажину, его дочке Маврухе и их пособнику Савушке, но этих трех недочеловеков уже нет на свете. А больше не может она отыскать врагов, ни единого, кто желал бы ей зла, кто готов был грызть ее тело от ненависти или от похоти.
Дрожащими пальцами коснулась вспухшего кровоподтека на шее. Как странно, как страшно, как чудовищно! Этот укус оставлен именно там, куда в ее страшном сне воткнулось острие, убившее Алекса. Не в тот ли миг, когда неведомое чудовище терзало Дашу своими паскудными губами, ей снилось, как незримый незнакомец убивает ее любимого?
Она замерла, застыла, как мертвая, припав к настывшему полу. Не чуяла ни холода, ни ломоты в измятом теле. Все вдруг окаменело в ней: мысли, чувства… Только одна дума непрестанно жгла голову, стучала в висках, только одна боль вонзалась в сердце.
А как же Алекс?! Как теперь увидеть его, как посмотреть в глаза – в эти любимые, невозможные, сияющие черные глаза?
Это невозможно. Невозможно снова встретиться с ним – теперь, позволить увидеть себя – такой…
Вот почему снилось, что Алекс убит: потому что отныне он словно бы умер для нее!
Нет. Нет. Это Даша умерла для него.
Этой ночью убили не Алекса – убили ее.
* * *
В это же самое утро Степан Васильевич Лопухин в половине восьмого отворил дверь царской опочивальни в Горенках и на цыпочках прокрался к кровати. Под пуховым алым одеялом – очертания двух тел. Торчат голенастые ноги – не то чтобы мужские, но и не мальчишеские. Пальцы грязные – государя не заставишь лишний раз на ночь ноги вымыть. Вот уж правда что мальчишка!
Впрочем, какой же он мальчишка, если с его ногами переплетены стройные женские ножки? Это, братцы мои, уже чисто мужские дела-делишки!
Степан Васильевич постоял минутку, с видимым удовольствием любуясь маленькой сухощавой ножкою с крутым подъемом и округлой розовой пяточкой. Совершенно все как в старинной песне: «Округ пяты яйцо прокати, под пятой воробей проскочи». А какие чудесные пальчики! Такие пальчики перстнями золотыми да серебряными нужно унизывать, как принято у восточных красавиц. Вообще, ножка вполне достойна сказочной царевны.
Прелестные ноги обнажены были только до колен – все, что выше, пряталось под одеялом, которым спящие накрыты были с головой. Подобрав брошенный на пол серый пуховый платок, Степан Васильевич походил вокруг кровати на мягких лапках – он нарочно появился в толстых шерстяных носках, чтобы и ступать бесшумно, и ноги не застудить, – но разглядеть ничего не удалось. Вот закопались! Не тянуть же одеяло с этих шалых голов. От Петеньки, его царского величества, на такое можно нарваться…