Почему?
Возвращаюсь к главной теме своего послания. Мне кажется, что болезнь великой княжны вовсе не грудная: у нее нет ни одного из симптомов чахотки. Я не могу выкинуть из головы, что ее болезнь, судя по ее медлительности, происходит скорее из вероломства какого-нибудь тайного врага, чем из худого состояния легких. Если основательны мои подозрения, естественно думать, что те, кто захотели погубить ее высочество великую княжну, не захотят, чтобы остался в живых и царь. Этот монарх нимало не бережет свое здоровье: в своем нежном возрасте он постоянно подвергает себя суровостям холода, не воображая даже, что он может же наконец от этого заболеть.
Кстати, о суровостях холода. Ваше преосвященство, не представится ли случай вытащить меня из этой тюрьмы? Вот я здесь уже год с неделею, и уверяю вас, это слишком длинный период для человека, который привык жить в странах менее варварских!
* * *
Как и предсказывали знающие положение дел люди, к великой княжне приглашен другой доктор – по имени Николас Бидлоо. Кто говорит, что он по происхождению англичанин, кто голландец, но это не суть важно. Знающие люди сказывают, что совершенно такая же ситуация происходила и при кончине императора Петра Первого. Угадайте, ваше преосвященство, какое средство первым прописал Николас Бидлоо великой княжне, которую нашел в очень тяжелом состоянии? Женское грудное молоко! Вспомните мои советы, ваше преосвященство! Правда, сомнительно, что теперь поможет даже и это средство: слишком много времени упущено».
Екатерина прокралась с черного крыльца и на цыпочках побежала по коридорчику в материнскую опочивальню. По всему дому разносился громкий, заливистый хохот императора – безудержный, мальчишеский, – и она порадовалась, что, кажется, ее отсутствие осталось незамеченным, несмотря на опоздание к обеду. Может, мужчины нынче решили посидеть одни, обойтись без дам? Ой, хорошо бы… Матушка, княгиня Прасковья Юрьевна, в этом смысле раньше была по-старинному строга и ежели шла на уступки супругу, допуская дочерей до вольного общения с мужчинами, то только вне дома. На ассамблеях, на балах, на приемах посольских они как бы выпадали из-под ее власти, ну а в родном имении дозволялось только верхом скакать наперегонки, да за ужином присутствовать в мужской компании, да в фанты играть под приглядом матери. Вроде бы невинные, почти детские, приличные забавы, но Екатерина невольно поежилась, вспомнив, как, по отцову дозволению, в прошлый раз затеяли игру в фанты на поцелуи, и выпало ей с Петром Алексеевичем поцеловаться… губы у него были очень горячие, по-детски влажные и какие-то острые. Поцеловал – точно клюнул. Матушка запротестовала было, но князь так на нее рыкнул, а может быть, потом, в тиши супружеской опочивальни, и приложил крепенько, по праву господина и властелина… Словом, Прасковья Юрьевна перестала осаживать мужа, когда зазывал девок-дочерей к мужскому застолью, все больше отсиживалась у себя в опочивальне, ссылаясь на нездоровье, всецело предоставив Алексею Григорьевичу воплощать в жизнь свои далеко идущие замыслы.