Она слепо заметалась по углам, но в одном провалилась чуть ли не по грудь, а когда наконец добрела до незначительного возвышения, вода и там достигала чуть ли не пояса.
Казалось, струящаяся тьма заполняет все тело, и она почти ощущала, как захлебывается ее дитя. Вода журчала, и это журчание было похоже на смешок, ехидный, вкрадчивый голос: «С легким паром! Глотни кваску, разгони тоску!»
Опять Таракан!
Елизавета с криком бросилась на стену, в безумной надежде уцепиться за нее, забраться как можно выше, но мокрая юбка тянула вниз, она сорвалась, упала, погрузившись с головой. Вновь неведомая прежде сила взметнула ее ввысь... и Елизавета, кажется, даже лишилась чувств, ощутив, что пальцы ее ухватились за какую-то выемку.
Обморок этот длился меньше мгновения, а когда она очнулась, то обнаружила, что бессознательно подтягивалась как могла выше. Тяжесть набухшей водой одежды тащила, как камень утопающего, но Елизавета, хрипя, надсаживаясь, отвоевывала у стены вершок за вершком и вот наконец забросила тело словно бы на какую-то земляную полку и замерла там, боясь шевельнуться и вновь свалиться в воду, где остался Таракан.
Не скоро решилась она пошарить вокруг... «Полка» была довольно широкая, а главное, сухая. И, что самое удивительное, Елизавета нащупала какую-то ветхую, но мягкую ряднинку!
Лихорадочно стащила с себя мокрое платье и белье, растерлась до того, что тело ее запылало, а потом завернулась в эту жалкую тряпицу и сжалась в комочек.
Ее колотила дрожь, однако там, где колени были прижаты к животу, хранилось тепло. И это было самым главным – ведь именно там лежал Лешенька!
Елизавета испытала такое потрясение, что даже мысли ее словно бы сжались в комок. Она просто лежала, тяжело дыша, пытаясь унять зубовный стук и изредка растирая ледяные ноги. Она даже не заметила, что вернулась к тому состоянию, которое ее так ужасало некоторое время назад: состояние медленного умирания. Мечты об огненной пропасти, сверкающих клинках или выстрелах выветрились из головы бесследно. Где там! Сейчас она готова была вымаливать каждую лишнюю секунду жизни, пусть даже и мучительную... но – жизни! Ведь пока жива она, жив и Лешенька.
И вдруг она словно уплыла куда-то далеко-далеко... Как хорошо это она придумала – окрестить его Алексеем. Судьба не дала ей счастья называть своего ненаглядного возлюбленного ласковыми, смешными, трогательными именами, но все их она прибережет для сына.
«Лешенька-Алешенька, Алесик, Лешонок мой медвежонок, – бормотала она, и живое, светлое, бесконечно любимое лицо Алексея сливалось перед ее взором с воображаемым детским личиком. – Мой Алешечка – золотая крошечка, месяц мой серебряный, звездочка ясная, свет мой небесный!»