Меховой капор ее свалился и висел на лентах за спиной, ротонда распахнулась, гладко причесанные волосы раскудрявились, щеки горели румянцем. И Алексею достало лишь одного взгляда на нее, чтобы понять: зря он себя опасался, для него это не женщина – это сестра! Им стоило лишь раз встретиться глазами, чтобы эта невинная, родственная любовь из паутинки превратилась в нерасторжимые, радостные путы. Но он был поистине ошарашен, когда Лисонька подтолкнула к нему своего спутника и, как прежде, сияя зеркально-черными глазами, выпалила:
– Познакомьтесь, господа. Ах, как я счастлива вашей встречею! Это брат Алексей, коего живым увидеть уже не чаяли, а это мой жених, князь Павел Александрович Румянцев.
Алексей отдался ритуалу знакомства, но, когда все скопом ринулись в дом искать отца, причем Никитич, как молодой, прошмыгнул вперед, Алексей улучил минутку шепнуть сестре:
– Павел Александрович знает?
– Об чем? – вскинула она круглые тоненькие брови. – О нашем с тобой романе? – хихикнула смущенно, в точности как прежняя лукавая Лисонька. – Да ну, чепуха какая!
Чепуха?!
Алексей остолбенел и не скоро, наверное, собрался бы с мыслями, когда б на пороге не встал князь Измайлов. И все враз отодвинулось, враз исчезло для отца и сына, кроме счастья обретения любви.
Как описать эту встречу? Эти упреки, тотчас сменявшиеся благословениями? Слезы, переходящие в счастливый смех? Тысячи вопросов, каждый из которых был жизненно важным и в то же время никчемным, ибо сейчас имело значение лишь одно: возвращение Алексея, воскрешение погибшего! Вечер был похож на сон, только во сне никто не опустошает столько бутылок вина, не съедает столько яств и не прожигает трубочным пеплом ковров. Но хотя и говорят, что от радости не умирают, все ж к полуночи старому князю таково дурно сделалось, что сын и дочь поскорее уложили его в постель, а Павлу Александровичу пришлось гнать в Починки, где стоял пост, за военным лекарем. Тот определил сильнейший сердечный спазм, от коего больному не скоро предстояло оправиться.
Князь Румянцев отбыл домой, опечаленный до глубины души, ибо предчувствовал, что внезапное недомогание Измайлова дурно скажется на его намерении сыграть с Лисонькою свадьбу под Рождество. Предчувствия не обманули: только весной окончательно миновала опасность для Михайлы Ивановича, – но в тот вечер, конечно, никто об сем знать не мог, а потому молодой князь с княжною, сидя у его постели, хоть и были встревожены нездоровьем oтца, все же полагали непременным выяснить свои отношения.
– Я так виноват перед тобою, Лисонька, – шептал Алексей, уверенный, что отец спит и не слышит их разговора. – Тяжело... Все эти годы иго на себе ношу. Казнился черной казнью! Ты небось проклинала меня?