Черт… а мамаше что сказать? Это ведь она ему уже целый месяц плешь проедала, Христом-богом просила: съезди в сад да съезди, он тянул, тянул кота за хвост, пока у матери не начались сердечные припадки. Сегодня наконец отправился в путь… И что ей сообщить? Ведь испилит сыночка: дескать, съездил бы пораньше, так, может, сберег бы добро, а теперь с чем мы остались, нынче одну лопату не купишь, а нам, считай, все сызнова наживать придется…
Черт, ведь даже газовую плиту вынесли! Этого мамаша не переживет, точно не переживет!
Серега яростно рванулся вперед и столкнулся с какой-то женщиной, которая неслась как угорелая по залу, расталкивая валившую навстречу толпу пассажиров.
– Куда прешь?! – рявкнул на нее Серега, но она только глянула на него полубезумными глазами и ринулась дальше.
Что-то в ней было такое… знакомое. От нечего делать Серега оглянулся и проводил ее взглядом. Да нет, откуда, никогда не было у него таких знакомых – в рваных колготках, облегающей юбочке, видной из-под дорогой замшевой куртки, с рыжими, небрежно причесанными волосами.
Сначала он узнал куртку – все-таки вволю насмотрелся на нее сегодня. Куртка была стильная, песочного цвета, мужского покроя, с широкими плечами и присобранная на бедрах, украшенная какой-то индейской бахромой по рукавам. Классный куртец, такой сразу запоминается. Да и эти рыжие волосы Серега запомнил, чудилось, на всю оставшуюся жизнь. Потом ноги – на ноги он тоже нынче пялился довольно откровенно, не мог насмотреться, ну и теперь сразу их вспомнил: длинные такие, казавшиеся еще длинней из-за чрезмерно короткой и узкой юбчонки. И на этих бесподобных ногах были рваные, просто-таки испещренные стрелками колготки! Серега не поверил своим глазам, когда посмотрел на ее лицо. Поначалу даже решил, что обознался: лицо оказалось в боевой раскраске, нарумянено, в яркой помаде, сверкающих тенях, на ресницах килограммы туши… Но глаза эти, серо-зеленые, как виноград, подернутый пыльцой, были, конечно, ее глазами, этой, как ее там звали…
А имя-то он забыл. Ну и ладно.
Серега пожал плечами и двинулся своим путем: его какое дело, если дама, интересующаяся бешенством собачек, бросила своего богатенького кавалера с его желтой фляжечкой и шляется по вокзалу в полночь-заполночь в облике подзаборной шлюхи? Сделал несколько шагов, потом, сам не зная почему, повернулся и потащился вслед за ней.
Она оглядывалась, вытягивала шею, пытаясь прочесть надписи на указателях. Наконец нашла, что искала: почту. Бросилась туда со всех ног, Серега шел следом как пришитый, напоминая себе, что вот-вот уйдет последний автобус, и тогда придется тащиться на Сортировку, где он жил, в объезд на трамвае, а придет ли тот последний трамвай, тоже еще не факт. Он себе раз двадцать это напомнил, пока стоял за приоткрытой створкой двери в пустое, безлюдное почтовое отделение, где девица покупала карточку для таксофона, и потом, когда слушал ее разговор. Сам не знал, что удерживало его на месте, что заставляло прислушиваться. Но стоял, слушал – и постепенно переставал верить не только глазам своим, но и ушам.