«Ну да, – сообразил Дмитрий. – Анискин. «Деревенский детектив». Местный участковый, понятно».
Лысоватая макушка участкового скрылась впереди, и головы болтушек вновь прильнули друг к другу.
– Бабы с Мытного показания дали: мол, тот, кавказской национальности, с покойником рядились о цене полчаса, не меньше. Вроде бы как на тыще сошлись, – сообщил осведомленный платочек, на что синяя косыночка чуть ли не присвистнула недоверчиво.
– Ну, хватила! Ты ври, да знай меру! Алька Мордюкова мне сама говорила, что Вовка всего с тремя ящичками в тот день на базар и поехал. Вроде как «гигант розовый московский» повез. Ну и ломил же он за свою раннюю, могу себе представить! Но не на тыщу, это всяко.
– Ну, не знаю, – в сомнении поджал губки платочек. – Танюха Анискина так говорила: за тыщу сторговались!
«А может, и правда его фамилия Анискин? – прикинул Дмитрий. – Бывают же совпадения. Вот, к примеру, есть такой знаменитый фехтовальщик по фамилии Кровопусков. Почему бы деревенскому участковому не быть Анискиным?»
Бабенки вдруг отшатнулись друг от дружки и чинно выпрямились. Так, Серафима Николаевна опять наводит порядок!
Шествие между тем замедлилось, а вскоре и вовсе приостановилось. Доскино – село небольшое, даже маленькое, можно сказать, и до крайней улицы дошли быстро. Здесь начинался заросший бережок, а за обмелевшей речкой, в роще, уже виднелись крашенные серебрянкой кресты и могилки простенького кладбища. По обычаю, гроб поставили у околицы – чтобы покойник простился с родным селом.
Дмитрий подумал, что пора бы ему и уходить. Здесь удобно свернуть в боковую улицу, чтобы не возвращаться опять мимо Нечаевых.
Осторожно, за спинами собравшихся, он начал выбираться из толпы, как вдруг мрачное молчание было нарушено.
– Ой, папочка, родненький! – отчаянно взвыла голенастая девчонка в просторной черной кофте, явно с чужого плеча, и черной кружевной шали, тоже чужой, слишком взрослой, нелепой для ее свежего, румяного личика. – Папулечка, любименький, ненаглядненький!
Она бросилась к закрытому гробу, вцепилась в крышку, затрясла, ничего не соображая, ничего не видя в истерическом припадке. Посыпались в стороны цветы.
– Ой! О-е-ей!.. – высоко, однообразно заголосила молодая еще женщина, тоже вся в черном, с такими же, как у девочки, рыжеватыми мягкими волосами. – Ой, Володенька! Ой, Вовочка!
Девочка вдруг перестала биться и тяжело навалилась на гроб. Серафима Николаевна, на миг, как и все, оторопевшая, проворно протиснулась вперед и начала поднимать ее.
– Кузнецов, Липко, Савельев, а ну, возьмите Жанночку, – громко приказала она. – Обморок у нее. Несите ко мне, нечего ей на кладбище делать, хватит, наплакалась! Маша Черепок, ты здесь? Маша! Сделай ей укол, чтоб заснула!