Постепенно он понял, что отнюдь не все вокруг подавлены горем. И если жену погибшего еле-еле вели под руки, а дочка то и дело заходилась истерическим, беспомощным плачем, то две бабенки, бредущие с прилично-плаксивыми лицами слева от Дмитрия, непрестанно чесали языками, и по их репликам выходило, что покойный Мордюков чуть ли не по заслугам получил за свою непомерную жадность.
– Небось мало ему было, что на рынке за малину взял, – бормотала уголком рта смуглянка в белом платке с крупными черными горошинами: вроде бы и траур, вроде бы и нет. – Еще и попутчиков подвез, будто не знает, какой нынче народ пошел. Никому нельзя верить!
– Милиция, говорят, узнала, что всю свою малину он оптом продал какому-то кавказцу, – вторила, поджимая губы, сдобная молодка в синенькой веселенькой косыночке, наброшенной, видно, впопыхах, не к случаю. – Небось решил, что продешевил, ну и взял попутного, а тот и…
– Серова, Климкова, что за разговоры! – шепотом прикрикнула на них сухощавая немолодая женщина с седым тугим кукишем на затылке, в сером пиджаке, наброшенном поверх серого платья и увешанном орденскими колодками. – Постыдились бы! О мертвых либо хорошо, либо ничего!
– Да мы ничего, мы ничего, Серафима Николаевна, – тоненькими голосами забормотали женщины, вмиг превращаясь из недобрых сплетниц в виноватых девчонок. – Мы больше не будем!
Седая старуха, в которой только слепой не признал бы сельскую учительницу, погрозила им пальцем и пошла вперед. Перед ней все расступались. А Серова и Климкова, переглянувшись, скромно прыснули в ладошки, потом покосились на Дмитрия и, видимо, решив, что чужого можно не стесняться, снова взялись за свое.
– Между прочим, он и с рынка с кавказцем уехал, это Анискин Танюхе своей сказал, а она мне, – почти не разжимая губ, процедил платочек в горошек. – Даже как бы словесный портрет составили, но никто на Мытном его не опознал, того черного.
– Да они все, черные, друг за дружку стоят, как те Кавказские горы, – так же конспиративно прошипела синяя косыночка. – Как у себя дома, так глотки друг дружке резать, а как у нас, так все заодно против наших. А что еще Танюха Анискина говорила?
Платочек вдруг умолк, пихнул соседку в бок и сделал плаксивое выражение лица. Мимо протиснулся кряжистый большерукий мужик лет сорока в светло-синей рубашке, липнущей к широкой спине темными пятнами. На плечах рубашка была украшена капитанскими погонами. Под мышкой мужчина небрежно держал милицейскую фуражку, сильно вытирал красное, распаренное лицо большим носовым платком и не обратил внимания на досужую болтовню бабенок.