Но вообще его лицо когда-то было красивым. Высокий, чуть нависающий вперед лоб мыслителя, высокие скулы, массивный подбородок – общее впечатление силы и ума.
– Это допрос?
– Помилуйте, я здесь частным порядком. Просто вежливость, дань уважения бывшему журналисту.
– Да, бывшему. – Он кивнул, провел рукой по очень коротким волосам, в которых мелькнула седина. – Я сейчас на радио, делаю кое-какие вставки. Но редко приглашают, потому что занят, не всегда могу к ним дотащиться. Да и на бензин денег нет.
Толстый господин в телевизоре стал объяснять, что деньги имеют способность уплывать из рук, если их не сунуть куда-то… Он не выдержал и выключил звук, но изображение оставил. Телевизор у него был очень хороший, с огромным экраном. Определенно, он остался от тех времен, когда деньги притекали сюда с телевидения или из Прилипалы.
Тут же причитания мамаши стали гораздо громче:
– Вот накажет тебя бог. Он-то все видит, все знает, ему не о чем докладывать, его не обманешь. Он тебя, сатана, насквозь зрит…
Он поднялся, закрыл дверь. Уже медленнее и спокойнее вернулся в кресло. Он был высок, выше меня, тяжеловат, но не от мускулов, а скорее от того, что запустил их, не давал им как следует поработать. В общем, если он и был когда-то опасным противником, то эти времена прошли. И все-таки в нем осталась некая естественная грация, привычка к уверенности в себе.
Он сел, кресло под ним скрипнуло.
– Ну, так с кем я говорю?
– Я – Терминатор, это уголовная кличка. Я получил ее в лагере, сейчас у меня к тебе дело. – Я решил, что можно сократить дистанцию. – Я здесь для того, чтобы узнать, ты работал в Прилипале?
Он слабо усмехнулся.
– Эта кличка сохранилась? А ведь ее придумал я, когда мы только еще писали ее бизнес-обоснование для каких-то там инвесторов.
– Ты там директорствовал? – Кого это сейчас интересует?
– Пока только меня.
Он покивал, потом медленно, как больной старик, потянулся за сигаретной пачкой на полуразвалившейся тумбочке. Но достал оттуда не сигарету, а «косяк». Я представил, что он будет сейчас дымить этой гадостью мне в лицо, и мягко попросил:
– Не нужно курить при мне травку. От нее у меня болит голова.
– А мне-то что?
Я вытащил у него из пальцев «косяк» и небрежно сунул снова в пачку. Он был так скверно свернут, что развалился. Пачку от «Герцеговины Флор», между прочим, я положил на телевизор, чтобы он ее видел, но не мог дотянуться.
– Я сказал – не надо. Вот кончим, я уйду, и хоть обкурись.
Из-за закрытой двери послышалась возня, она приоткрылась, старушечья голова появилась в щели, но тут же, с еще более отчаянными причитаниями, исчезла. Дверь закрылась плотнее, чем раньше.