Курьеру, которого сразу догнал Матвей, было лет тридцать. От Матвеева удара он глухо вскрикнул и упал без сознания. Этому Матвей не удивился: он специально ударил бандита так, чтобы у него наступил болевой шок и можно было бы заняться другими. Ударить его именно так было нетрудно – Ермолов был на две головы выше и вдвое шире в плечах. Да и не зря же четыре года назад он, бросив плавание, занялся рукопашным боем. Он, кстати, тогда хотел заняться карате, но депутат Корочкин, узнав о его планах, посоветовал:
– На хера тебе это, Матюха? Чего без пользы ногами воздух гонять и понты гнуть? Сэнсэй, дзен-бзен... Вот как отмахаться, если с бейсбольной битой на тебя полезут, это, я понимаю, спорт.
С тех пор в Матвеевой жизни не раз возникали ситуации, в которых он мысленно благодарил депутата за дельный совет. И сейчас, глядя на неподвижно лежащего бандита, сделал это еще раз.
Нейтрализовав одного курьера, Матвей метнулся было вперед – ему показалось, что в камыши нырнул еще один, – но вспомнил, что не связал первого, и вернулся обратно.
– Осторожно! – услышал он, наклоняясь над неподвижным человеком, чтобы стянуть ему руки и ноги ремнем.
Голос Сухроба прозвучал слишком встревоженно и, главное, слишком громко. Матвей поморщился.
– Ну что – осторожно? Что он мне сделает, у него же болевой шок, – тихо бросил он. – Ты лучше...
Он хотел сказать, чтобы Мирзоев забрал валяющийся рядом с курьером увесистый мешок – мало ли, не хватало еще потерять под шумок груз! – но договорить не успел, потому что Сухроб зачем-то метнулся не к мешку, а к самому Матвею. И вдруг – споткнувшись, что ли, об этот мешок? – коротко вскрикнул и упал на лежащего бандита.
Вскрик прозвучал в ночной тишине отчаянно и как-то... горестно; так не кричат, споткнувшись.
Как происходили последующие события, Матвей не осознал. Да и происходили они все в течение трех минут, не больше. Курьер, только что лежавший без сознания, перекатился по земле, попытался вскочить, но не успел, потому что Матвей ударил его снова, ногой... Все это не требовало размышлений, все делалось в мгновение ока, и все было неважно.
Важно было только то, что лицо Сухроба Мирзоева белело в рассветном полумраке так пронзительно, словно он был не от роду смуглым дехканином, а аристократически бледным графом.
– С нами нельзя... на болевой шок надеяться... – перевернув его с живота на спину, расслышал Матвей. – Мы же... как ишаки... терпеливые...
Нож торчал у Сухроба в солнечном сплетении, и жизнь выходила из его тела быстрее, чем отрывались от губ эти костенеющие слова.