– Чего? – перебил Глеб Семенович.
– У нее сейчас большая роль, она таких еще не играла. Она, конечно, быстро учится, схватывает на лету, но этого и боюсь. – Наверное, Глеб не понял, и он пояснил: – Штампов боюсь, вот чего. Они нужны, конечно, но когда только они… Она их мгновенно нарабатывает, фиксирует – а чувств в ее нынешней жизни, по-моему, немного.
– Поберег бы ты себя, Паша, – вдруг сказал Глеб Семенович. – Аля, конечно, хорошая девочка, жалко, если у нее что-то не так. Но ведь молодая, разберется как-нибудь! Слишком ты надрываешься: то она, то Вовка этот твой, то еще кто-нибудь. Театр взялся перестраивать – чем этот плох? Мало тебе гипертонического криза, инфаркт хочешь нажить?
– Плох, плох, – засмеялся Карталов. – Сцена маленькая, а я же фигура масштабная, сам видишь!
Аля почувствовала, как краснеют уши. Ей было приятно, что Карталов думает о ней, и из-за этого особенно стыдно, что она подслушивала. Опять забыв про яблоки, она на цыпочках отошла от двери.
Автобус сломался в самом начале моста через Волгу. Матерясь, водитель копался в моторе, редкие вечерние пассажиры сердито ворчали в темном салоне.
Аля спрыгнула с подножки, подошла к перилам моста. Незамерзшая река чернела внизу, манила своей мощью и пугала. Одиночество было особенно ощутимо над этой огромной водой…
Чтобы прогнать одиночество, Аля даже запела тихонько, но и песня сама собою вспомнилась невеселая: «Ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту…»
«А мне и прощаться не с кем, – как-то слишком спокойно подумала она. – Что ж, такая, значит, судьба».
Это незадолго до Нового года выяснилось, что именно ей предстоит работать в праздничную ночь. Аля даже подумала, что девчонки как-то смухлевали, подгадав для себя отдых. Но в общем-то она была единственной официанткой, которой все равно было, праздничная ночь или обыкновенная.
Правда, отец приглашал праздновать у него, и у Линки с Левой собиралась компания, и даже Родька звал куда-то – как он сказал, по старой памяти. Но все это показалось Але малопривлекательным, и она не пошла никуда.
Легко согласившись поработать в новогоднюю ночь, Аля и не подумала, что настроение у нее может измениться. И вдруг, вернувшись под утро тридцать первого декабря из Твери, промерзнув до костей в электричке, она поняла: нет для нее сейчас ничего тягостнее, чем необходимость идти в «Терру».
Она едва не заплакала, лежа в горячей ванне и глядя на отбитые кафельные плитки под потолком.
«Что ж теперь, так всегда и будет? – беззвучно всхлипывала Аля, смахивая слезы в воду. – И все, и ничего больше?»