Я проснулся хорошо за полдень. Вероятно, Эйно распорядился не будить меня, чтобы я мог выспаться после утомительной дороги. Мысленно поблагодарив его, я спрыгнул с широкой деревянной кровати и подошел к единственному окну моей маленькой комнатки. Окно было высоким и узким, словно крепостная бойница. У нас так уже давно не строили, но воинственные традиции народа тартуша соблюдались в Шахрисаре неукоснительно – по крайней мере, в архитектуре.
Окно выходило на двор. С высоты второго этажа я видел, как молодой раб возится в конюшне, подсыпая лошадям зерна, а пара девушек что-то стирают в большущей бадье в дальнем углу двора. Ни моих спутников, ни хозяина не было видно – а в конюшне, кажется, отсутствовали лошади Эйно и Иллари.
Умывшись, я вдруг ощутил голодный спазм в желудке – еще бы, я спал часов четырнадцать, если не больше. Я кое-как натянул свои кожаные штаны, всунул ноги в сапоги, набросил на плечи сорочку и вышел из комнаты. Коридор вывел меня в зал, где я не без удивления увидел Уту, болтающую со вчерашним хозяйским сыном. На столе перед ними стояли кубки вина и пустые уже тарелки.
– Завтракаете? – не слишком любезно осведомился я.
– Обедаем, – рассмеялась Ута. – Ты проспал свой завтрак…
– Я есть хочу, – пожаловался я. – Как перед смертью. Накормят меня здесь или нет?
Поняв, что я голоден, юноша в разноцветной коже свистнул и что-то приказал мгновенно прибежавшей из кухни рабыне. Вскоре перед моим носом появились тарелки с кашей, мясом и овощами. Я нагло налил себе вина из большой бутыли и углубился в еду, время от времени поглядывая на Уту и ее собеседника – те, не обращая на меня ни малейшего внимания, продолжали трещать на незнакомом мне языке тартуш.
Не успел я доесть, как снизу раздался скрип открываемых ворот и чьи-то голоса. Сын Каррика удивленно поднял голову, потом сказал что-то Уте. Девушка нахмурилась.
– Маттер, Эйно прислал за тобой раба. Одевайся.
– Эйно? – от изумления я едва не выронил кубок.
Зачем я ему? У него раненые? Не утруждая себя благодарностью за еду, я выскочил из-за стола и помчался в свою комнату. Через две минуты я был уже в конюшне, где смуглый раб поспешно затягивал подпругу на боку моей кобылы. Уважительно глянув на мой меч, он что-то коротко проговорил и махнул рукой. Я оглянулся. В воротах конюшни стоял светловолосый мужчина с узкой бородкой и роскошным позолоченным ошейником, украшенным резьбой. Я никогда не видел, чтобы рабы носили дорогую одежду и, тем более, такие, смахивающие на украшения, ошейники – очевидно, это был не просто раб, а поверенный своего хозяина.