– Ну-у, Лео… так рассуждать нельзя. Не спорю, в чем-то ты разбираешься гораздо лучше нас, но ведь по тебе сразу видно: ты человек, не привыкший интересоватьcя политикой и обсуждать решения тех, кто стоит там, наверху. Тех, кто решает за тебя.
– Слушай, я все время повторяю эту фразу: тебе самой не надоело? По-моему, у вас всех что-то перекосилось в мозгах. Мне постоянно, с какой-то маниакальной настойчивостью твердят, что некто «там, наверху» все решает за нас. Позволь, но почему ты считаешь, что они не правы? Нет, погоди, я сейчас не говорю про антихремберизм, про все эти ваши ксенофобические бредни – я говорю о другом: решения, в конце концов, принимают не самые глупые люди. И, между прочим, именно за этих людей вы и голосовали. Теперь вдруг кто-то чем-то недоволен…
– Мы недовольны тем, что нам что-то разрешают, а что-то, наоборот – запрещают. Запрещают те, кто не имеет и тени права на это.
Жасмин попыталась пристально посмотреть ему в глаза, но, не выдержав его спокойного взгляда, отвернулась.
– За тобой стоит такая непробиваемая, такая железная уверенность в своей правоте, что мне становится страшно, – тихо и горько сказала она.
– Но я ведь и в самом деле прав… ладно, не хочу я сейчас об этом. Знаешь, я выкрутился из того дурацкого расследования. Умники из НАСА так и не нашли, в чем меня обвинить, хотя им этого очень хотелось. Господи, как я радовался, когда увидел свой город! Знаешь, с высоты он выглядит просто величественным. Не так, как Рим или Лондон, а… по своему.
– Может, мне съездить к вам в тур? – лукаво осведомилась Жасмин.
– Пожалуйста, – улыбнулся Леон. – Только я скоро опять улечу.
– О, Боже! Куда? Ты же только что вернулся?
– А мне здесь скучно. Погулял-погулял и опять – туда, в пустоту. – Леон рассмеялся и потянулся за коньяком. – Скорее всего, военным комендантом Ассамблеи на луны Нептуна. Или, может, Джупа, хотя это менее вероятно.
Жасмин внимательно посмотрела на него. Леон снова наполнил рюмки и, поймав украдкой ее взгляд, удивился тому задумчиво-оценивающему выражению, что притаилось в глубине ее глаз. Казалось, она размышляет о чем-то далеком, но в то же время чрезвычайно важном, и в ее планах Леону отводится какая-то серьезная роль.
– Ты что-то хочешь мне сказать? – поинтересовался он.
– А? – удивилась девушка. – Нет… то есть да… я хотела сказать, что часто вспоминала тот вечер на Бродвее, помнишь? Тогда еще шел снег, так странно…
– Что – странно?
– Так, ничего. Давай выпьем. Сегодня и в самом деле был не лучший вечер.
Они замолчали… Леон поглядел за окно, где тускло светился поздний римский вечер, и поймал себя на мысли о том, что совсем иначе представлял себе свидание с Жасмин. Не то чтобы она очень нравилась ему, нет, но все же некая загадка, довольно явственно ощущаемая им в ее ауре, звала его, и он летел, как мотылек на свет.