Он сглотнул – Жасмин была права на все сто.
– Я пройдусь, – повторил он с улыбкой и накинул на руку свое элегантное пальто. – Может быть, мы сможем связаться… еще раз?
– Я была бы рада, – девушка показалась ему удивленной. – А когда?
– У меня есть кое-какие дела в этой поездке, – Леон больно куснул себя за десну. – Но никакие дела не могут занять вечность…
Спускаясь в лифте, он то и дело сжимал правый кулак, представляя себе ощущения от шершавой рукояти форменной сабли, и тихо матерился. Будь на нем мундир, он и в самом деле пошел бы пешком – по крайней мере, пару-тройку кварталов, и горе тому вечернему охотнику, который решился бы встать у него на пути – уж чем-чем, а традиционной козацкой шаблей Леон владел великолепно, всегда находя время для занятий с лучшими мастерами.
– Найди мне машину, – приказал он заспанному ночному портье в холле отеля.
Леон как раз доедал хрустящую утреннюю булочку, когда позвонил Форен.
– Мне надо бы с тобой встретиться, – сообщил он.
– Я в Риме, – лениво ответил Макрицкий. – Садись на рейсовый, они, кажется, идут из Парижа каждый час, и отзвонишься из аэропорта. У тебя что-то серьезное?
– Я пока не уверен… постараюсь, впрочем, к вечеру. Послушай-ка, вот еще что: не исключено, что тебя найдет один человек, его фамилия Трубников – он может быть тебе интересен.
Леон глотнул кофе.
– Интересен чем? Я не в настроении болтать с журналистами.
– Он не журналист, – Макрицкому вдруг показалось, что Форен задыхается, – он старый астронавт.
– Как ты сказал – Трубников? – насторожился Леон. – Не знаю такого.
– Ну, ты же не можешь знать всех на свете. В общем, я постараюсь к вечеру. Потом отзвонюсь…
Трубников, Трубников… Леон покатал незнакомую фамилию на языке и пожал плечами. Наверняка какой-нибудь древний пропойца, лелеющий на итальянских водах измученные почки – увидел в прессе скандал с Чизвиком, и решил вот поболтать за жизнь, поучить, понимаешь, молодое поколение. Что там, Юбер совсем с ума съехал, давать таким экземплярам мои координаты? И главное, зачем?
Макрицкий горько вздохнул и глянул на часы. Дело шло к полудню. Допив кофе, он провел вдоль рта ионизирующей «зубочисткой» и принялся одеваться – хотя куда сейчас идти, Леон не представлял совершенно.
Следующие несколько часов он бесцельно бродил по лабиринту Старого Рима, в четыре пообедал в небольшом ресторанчике с видом на пластифицированный для вечности Колизей, и в конце концов снова оказался в баре своего отеля.
– Плесни-ка мне русской, старина, – распорядился он, забравшись на традиционный высокий табурет перед стойкой. – К вечеру стало прохладно.