– Неужели она одна?
– Да нет, пожалуй, – серьезно сказал Иванихин. – Те, что мне молодому в Нижнем дурманчику сыпанули в шампань, «граф» с «князем», были не Варшавской, а, если память не изменяет, как раз Курской губернии… Ну, мировая?
– Мировая, – кивнул Лямпе, остывая.
– Вот и прекрасно. Финогеныч, достань-ка непочатую Шустова. Ехать нам еще и ехать… – Он, полузакрыв глаза, какое-то время следил, как проворно хлопочет Буторин, потом произнес серьезно: – Я, Леонид Карлович, если отбросить шутки, имею веские причины быть недовольным этими нашими богатырями в лазоревых фуражках. Накипело… Вам, российскому жителю, этого не понять. У вас, в центральных губерниях, так не шалят. А у меня, да будет вам известно, в тайге трижды грабили караваны, отправляемые с приисков в губернию. Золотые караваны, сударь, ясно вам? С россыпным самородным золотишком. Добычу разбойнички считали многими пудами… Пудами, Леонид Карлович!
– Бог ты мой! – в этом вскрике была вся немецкая душа, уязвленная вопиющим непорядком. – Но ведь есть же полиция…
– Полиция? – дыша коньяком, горько усмехнулся Иванихин. – А вы, Леонид Карлович, осушите-ка рюмочку, поставьте ее, чтоб не мешала, да загибайте пальцы! Полиция у нас есть. Общая и жандармская, наружная и политическая, конная и пешая, городская и уездная, сыскная, фабричная, железнодорожная, портовая, речная и горная. Что, пальчиков не хватает? То-то! Я ведь еще не упомянул полицию волостную и сельскую, стражу лесную и полевую, а также казачков с жандармскими частями… Полиции – словно блох на барбоске! А золото цапают пудами! Вообще-то, строго говоря, с тех самых пор, как золото попечатано казенной печатью и уложено в повозки для отправки в губернию, оно уже не мое, а казны… только мне-то, поверьте, от сих юридических выкрутасов ничуть не легче. Возле моих приисков шалят, на моих просторах! Помимо прочего, это еще и неприкрытый ущерб для имени, для Иванихина!
– Ужасно, – согласился Лямпе. – И ничего нельзя поделать?
– А вот извольте-с! Наша доблестная полиция вкупе с доблестной жандармерией руками разводят! Таежные, мол, необозримости, трудности с агентурою… И все такое прочее. А эти – цапают! Трижды за это лето! Я бы еще понял как-то, будь на дворе пятый год, не к ночи помянут. Тогда, действительно, имел место такой разгул всевозможного бандитского элемента, что и в светлое будущее не верилось совершенно… Но теперь-то, слава богу, – девятьсот восьмой! Приструнили за три годочка так, что вспомнить приятно… Девятьсот восьмой на дворе. Вот только полиция с жандармами в моем случае столь бессильны, словно пятый год и не кончался вовсе… – Он зло хрустнул пальцами. – Накипело, сударь, слов нет…