рабочие и прочие обитатели приисков не могут знать точных дат отправки обозов с золотом. Здесь нужны люди
внутренние, если можно так выразиться. Налетчиков, безусловно, во всех трех случаях кто-то информировал, а это могли сделать лишь субъекты из ближайшего окружения Иванихина. У меня здесь есть список… Три человека, которые безусловно знают о выходе
каждого каравана, – и еще одиннадцать, которые в такие секреты не посвящаются никогда, но по занимаемому на приисках положению могут, в принципе,
вычислить даты. Угодно взглянуть?
Бестужев, внимательно прочитав список, усмехнулся:
– Вы и самого Иванихина туда включили?
– Исключительно формальности ради, – хмыкнул Баланчук. – Все мы прекрасно понимаем, что сам у себя он красть золото не будет – этаким-то образом?! Смех, да и только…
– А другие двое?
– Мельников, заведующий золотоплавочной лабораторией, – вне всяких подозрений и благодаря безупречному послужному списку, и благодаря… – Баланчук сделал многозначительное выражение лица, – тесным отношениям с нашей конторою… В нем-то можно быть полностью уверенным. А вот господин Енгалычев… Тут другое. Тут, очень может быть, и зацепка…
Бестужев быстро прочитал про себя: «Енгалычев Владимир Арсеньевич, коллежский асессор, Шантарская казенная палата, особое при казенной палате присутствие по золотопромышленности». И спросил:
– В чем зацепки?
– Конкретного нет ничего, – сказал Баланчук охотно. – Однако фигура с душком-с. В молодости был причастен к нелегальщине – «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», прокламации, подпольные лекции для пролетариата под видом вечерних школ, хранение поступающей из-за границы агитационной литературы и прочее тому подобное. Допрашивался, но отделался отеческим внушением и от нелегальщины вроде бы отошел. Однако в девятьсот пятом вовсю ораторствовал на митингах, в выборный Совет не входил, но мелькал там и сям. Образ мыслей весьма невоздержанный, в приватных беседах высказывается весьма радикально, иные из знакомств – самые что ни на есть неблагонадежные, в пользу ссыльных и отправленных на каторгу жертвует, литературку кой-какую хранит по старой памяти…
– И все?
– Пожалуй…
– Ну и что? – спросил Бестужев. – С ваших слов рисуется обычный образ либерала-интеллигентишки. Масса их невоздержанны в мыслях и речах, хранят литературку, по примеру Саввушки Морозова и скорбного умом покойного Шмита дают деньги «на революцию»… И столько их, что пересажать даже третью часть решительно невозможно, да и необходимости нет…
– Вот только единицы из них осведомлены о времени выхода золотых караванов, – быстро ответил Баланчук. – Или я не прав?