Усатый взирал на него мрачновато.
– Ладно, перечирикали, – пожал он плечами. – Иди, гони телок.
– Друг ты мой единственный, вот с телками накладка. Ну не было у нас двоих, хоть ты меня режь. Разобрали. Время на дворе холодное, зима, всем погреться охота. Одна есть. Чем богаты. От сердца отрываю.
– Ну слушай…
– Да фирма веников не вяжет! – заторопился крепыш. – Обоих обслужит по мировым стандартам. Девочка классная, в Париже работала.
– Звездишь.
– Жопу ставлю. Сама докажет. – И хрипло пропел: – «Она была в Пар-риже…» Не, честно. Работала в Париже. Хрусти капустой, господин клиент, у нас вперед, как в лучших домах Лондона. Четыреста.
– Чего?
– А того. Ты ж сам заказывал до утра? А телка клевая, не отбросы, опять-таки парижская школа… А то я поехал, без тебя хватит любителей на парижскую выучку…
– Ладно, тормози, – усатый вытянул из кармана толстую пачку свернутых вдвое бумажек, отсчитал восемь. – Хоккей?
– Хоккей. Значит, в шесть утра я ее забираю, усек? Да, братила, я отолью? В подъезде холодно…
– Валяй в темпе. И гони телку.
Усатый немного расслабился, но из прихожей не ушел, стоял, подпирая плечом косяк, и ладонь держал на свитере, прикрывавшем заткнутый за пояс пистолет.
В туалете шумно, оглушительно спустили воду, выскочил крепыш, бросил:
– Дверь не закрывай, сейчас будет парижаночка. – И, топоча, ссыпался вниз.
Дверь осталась распахнутой. Усатый переместился к ней, сузил глаза и напряженно вслушивался. Этаж был последний, девятый, так что верхней площадки не имелось, и сюрпризов следовало ожидать только снизу.
Слышно было в покойной вечерней тишине, как внизу с лязгом переключили передачу, взвыл мотор и машина уехала. Внизу зацокали каблучки. Девушка не спеша поднималась. Усатый ждал, чуть приподняв большим пальцем край толстого свитера.
В квартире работал телевизор, чирикали вовсю англоязычные голоса и, плохо успевая за ними, гнусаво бубнил переводчик.
Девушка поднялась на девятый этаж – довольно высокая, с рыжими распущенными волосами, в распахнутой шубке из искусственного меха, якобы леопарда, и черном коротком платьице.
Помахивая пластиковым пакетом, она совсем медленно преодолела последний лестничный марш, шумно отдышалась и сказала непринужденно:
– С тебя девять баксов. По баксу за этаж, милый. Не так-то и приятно чапать пешедралом на стройных ножках и высоких каблучках…
Усатый хмыкнул, но, оглядев ее внимательно, должен был признать, что ножки и впрямь неплохи. Годочков ей, правда, не меньше двадцати пяти, но, если прикинуть, как раз в его вкусе – не слишком юна и не слишком стара и на шлюху, что приятно, обликом не похожа.