– Давай я тебе все объясню подробнее... Сначала возьмем тебя – ты молодой, сильный и красивый, но нет у тебя ни дома, ни жены, ни достойного занятия. А теперь возьмем меня. Я староста всего острова, но я уже пожилой. Все труднее управляться с этим неблагодарным народом. Есть, знаешь ли, такие ловкачи, которые думают себе по хижинам разные мысли и питают идиотские надежды... Только я еще крепкий! – Он, чуть захмелев, погрозил в пространство кулаком, определенно кому-то конкретному. – Я в свое время от йапонцев живым ушел и сейчас кое-кому не по зубам... Но все равно пора думать про будущее. Видел, какая у меня Лейла? И что, отдавать ее кому-нибудь из наших хиляков? Хлипкий народец, плохо ест, денег ни у кого нету... Ладно, побаловалась для умения – и хватит! Муж ей нужен совсем другой. Крепкий, как ты. Ты белый, но это ничего. Я знаю, как это бывает у животных: когда смешивают породу, детки получаются очень крепкими... У вас с Лейлой должны быть хорошие детки... внуки, – протянул он мечтательно, умиленно. – У меня будут хорошие, крепкие внуки, наполовину белые, наполовину бараяки... У нас будет хорошая семья – я и вы с Лейлой... И кто-то заткнется, заткнется... Джимхокинс, я тебе скажу еще один приятный секрет. У меня есть кое-что... Закопанное. Не рупии какие-нибудь, а те деньги, что ходят и в других странах. И золото, немножко... Все вам останется. Я бы мог, конечно, уехать с ней на Лабанабуджо, в город, но там мы будем – никто. А здесь мы – все.
– Подожди, – сказал Мазур. – Но обо мне рано или поздно прознает полиция...
– Придумаем что-нибудь, – убежденно сказал староста. – Вдвоем посидим и придумаем. Я умный... ты белый, а значит, тоже умный. Обязательно придумаем. Дадим полицейским денег, они тебе дадут документы... Пройдет время, и все забудут про твой корабль... Перестанут задавать вопросы. Нет, конечно, если ты хочешь, мы тебя отвезем на Лабанабуджо... Подумай, друг мой Джимхокинс, как следует подумай...
Ежели совсем цинично – а что тут было думать? Этот толстяк с одного из тысяч островов только казался простаком и добряком. На деле он был мужичком хозяйственным и цепким. И выбор предложил незатейливый – либо ты, голубь, пойдешь в зятья, либо спихнем мы тебя полиции, и пусть она с тобой разбирается. Та самая крестьянская сметка, побуждающая использовать в крепком хозяйстве все мало-мальски пригодное.
Пожалуй, он нисколечко не кривит душой, царек местный. Ему и в самом деле нужны крепенькие внучата, наследники, – а еще нужен зять-амбал, сподвижник, телохранитель, надежа и опора, не имеющий тут ни корней, ни родни, всем обязанный старосте, идеальный адъютант в борьбе с несомненно существующей в этом благословенном уголке оппозицией... Умен, прохвост, чего уж там... Прекрасно понимает, что деться Мазуру некуда.