– Выкрал? – переспросил Влад. Это слово резануло ему слух.
– А как иначе? – ревниво заметил Адриано. – Уж не думаешь ли ты, что Сын Божий мог выдать Тайну под пытками?
– А не думаешь ли ты, что Сыну Божьему, с его сверхчеловеческими возможностями, могла понадобиться какая-то языческая Тайна Власти?
– А что ты хочешь этим сказать?
Мари интуитивно почувствовала, что между друзьями начинает скапливаться энергетический заряд, и предусмотрительно встала между ними.
Влад, щадя чувства итальянца, пожал плечами и уклончиво добавил:
– Кто знает… Может быть, мы говорим совсем о другом человеке, который отнюдь не был Сыном Божьим… Но сейчас не об этом. Мы должны понять, как Тайна стала известна поэту Сенеке и как он ею распорядился.
– Джакомо! – вдруг воскликнул Адриано.
– Что – Джакомо? – уточнил Влад.
– Джакомо Сальваторес, – пояснил Адриано, сильно сжимая локоть Влада. – Безработный переводчик с древней латыни. Он знает о Сенеке все! Он знает его лучше, чем мы знаем друг друга!
Леонтий медленно прогнал «Мерседес» по вокзальной площади, словно подыскивал подходящую автостоянку, затем свернул на via Volturno, а оттуда, замыкая второй круг, центром которого был Национальный музей, вырулил на via Cernaia.
– Вот она! – сказала мать Анисья, кивая на бордовый «Пежо», стоящий на стоянке у служебного входа и уже покрытый белыми голубиными кляксами.
Леонтий остановил машину. Здесь парковка была запрещена, но полицейских поблизости не было видно.
– Надо кончать с этим Адриано, – сказала мать Анисья. – Скоро весь Рим будет знать о том, что русский историк ищет печать.
– Адриано ему помогает…
– Не спорь со мной! – властно перебила Леонтия мать Анисья.
«Раньше я не замечал у нее такого властного тона», – подумал Леонтий.
Женщина тяжело и часто дышала, исподлобья глядя на машину Адриано. Ее подбородок мелко дрожал, на верхней губе, покрытой светлым пушком, выступили капли пота.
– Все очень медленно! Медленно! – надрывно произнесла она, ударяя кулаками по панели. Потом взглянула на правую руку. Бинт обтрепался и потемнел. Мать Анисья просунула палец под узелок на запястье и порвала завязки.
– Он только привлекает внимание, – сквозь зубы произнесла она, торопливо разматывая бинт. Скручиваясь спиралью, несвежая марлевая лента опускалась ей под ноги.
Леонтий выключил кондиционер и опустил стекла. Тяжелый запах разлагающейся ткани был невыносим. Мать Анисья скомкала бинт и швырнула его в окно.
– Знали бы люди, – произнесла она, глядя, как серая марлевая полоска легла на асфальт, – что эта невзрачная тряпочка – величайшая реликвия, с которой не может сравниться даже Туринская плащаница… Поехали!