Коридор залило сквозняком. Сержант прошел мимо моих дверей, повернув в мою сторону свои остекленевшие глаза. Он выпачкался в краске и напоминал боевика с маскировочными пятнами на лице. Я смотрел на него, как хирург на пациента – одни глаза, все остальное было скрыто полотенцем. Я думал, что сержант вцепится своими грязными руками в повязку, но он пошел дальше бить стекла.
Филин с восковой головой слушал трубку.
– Где?.. С какого числа?.. А как в таком случае должны были идти плановые поезда?.. Это у вас график, подполковник, а не у меня… Хорошо, хорошо! Только помолчите минуту! Делаем вот как: переводите стрелки на старую колею, мы поедем на Шарлоук… Что вам неясно? И там работы? А что же тогда? Аварийный мост? К черту все аварийные мосты, это уже не ваши проблемы! Делайте, что я вам говорю!
Если бы он сожрал эту трубку, ни с того ни с сего подумал я, то разговаривал бы с подполковником, как собственной совестью.
Совесть была на редкость болтлива. Филин морщился, вздыхал, перекладывал трубку из руки в руку. Уши не успевали отдыхать, и тогда Филин перебивал:
– Вы меня утомили, хватит меня лечить! Не надо ничего усложнять. Обеспечьте беспрепятственный проезд, забудьте о нас на сутки, и люди будут целы, а вы станете полковником… Почему не станете? Глупости какие! Ваш предшественник стал, а вы не станете…
Я вынул из-за пояса вилку и закинул ее под диван. Не хватало еще пропороть себе кишки, подумал я.
Клочок газеты, влекомый сквозняком, пролетел по коридору. Я видел только часть плеча и правую руку Филина, и мне показалось, что бумажный обрывок едва не сшиб бандита на пол. О решетку отопителя стукнулся сотовый телефон и съехал на ковровую дорожку. Я привстал с дивана и чуть подался вперед, чтобы увидеть, что происходит, почему Филин вдруг выронил сотовый телефон, и в этот же момент уловил слабый горьковатый запах, напоминающий полынь.
Меня вдруг прошибло потом. Предчувствуя недоброе, я ухватился за ручку двери и подтянул свое тело к проему. То, что я увидел, поразило меня не меньше, чем расстрел негра. Филин стоял на коленях и, дергаясь от судорожного кашля, мочился на желтую шторку, а в двух шагах от него на спине лежал Влад, судорожно сжимая скрюченными пальцами горло.
Я не мог дать какое-либо объяснение тому, что видел. Это напоминало до предела забитую символизмом сцену из сюрреалистического спектакля, где все увиденное надо воспринимать как поток больного воображения режиссера-наркомана. Осветитель поменял на прожекторе фильтр, и лицо Филина посерело. Он ткнулся головой о пол и уже не выпрямлялся, словно совершал намаз и внезапно уснул. Пропитанную мочой штору он подтягивал к лицу, но делал это с таким усилием, словно двигал тяжелый снарядный ящик.