От воспоминаний меня отвлекла Татьяна Николаевна. Тронула за руку:
– Уснул? Давай заклею.
Она взяла у меня конверт с фотографией и вышла в зал.
– Какой-то ты рассеянный, Кирилл, – сказала она, тщательно разглаживая склеенный заново конверт.
Я вышел на улицу, уже не беспокоясь о том, что меня может случайно заметить Валери. Я снова ушел в воспоминания, эпизодами восстанавливая события десятилетней давности. Альбомы с фотографиями я пересматривал довольно часто, но прошлое не всплывало в сознании так остро, как сейчас.
Я свернул в магазин, купил две бутылки молока и вернулся домой. Валери, услышав меня, высунула намыленную голову из ванной.
– Где ты был? – спросила она.
– В магазине. Молока взял. – Я снял плащ, и глаза Валери округлились.
– А почему на голое тело?
– Опаздывал. Его разбирают быстро.
Она кинула на меня еще один подозрительный взгляд. Лицо ее расслабилось.
– Ты мне спину потрешь?
– Потру, – пообещал я.
Приятно путешествовать с красивой девушкой, причем за ее счет. И особенно приятно, когда не думаешь о том, как скоро ее деньги закончатся. Я чувствовал себя ребенком, которого заботливая родительница обязана обеспечить самым необходимым. Долларовые купюры только и мелькали в руках у Валери, когда мы нанимали такси, чтобы доехать до Симферополя, когда она покупала билет на самолет до Москвы, а на Чкаловском аэродроме давала взятку какой-то строгой женщине, чтобы наши фамилии внесли в летные списки на Душанбе.
Ночь мы провели в диспетчерской аэродрома, в сыром и тесном зальчике, набитом сумками, чемоданами и людьми, большинство из которых были одеты в камуфляжную форму с голубыми эмблемами миротворческих сил на груди. Валери спала на скамье, накрывшись с головой моей курткой, поджав ноги и использовав вместо подушки большую спортивную сумку, куда мы сложили наши немногочисленные вещи. Было страшно холодно, я не сомкнул глаз, и бутылка массандровского портвейна, которую мы прихватили с собой в дорогу, к утру на две трети опустела.
В одиннадцать объявили посадку, и мы, радуясь возможности размять остывшие конечности, рванули по рулежке к самолету с такой скоростью, словно нас преследовали злоумышленники. «Ил семьдесят шестой» с раскрытой рампой казался изуродованным мощным взрывом, разорвавшим ему его дюралевую задницу. Мы поднимались по рифленой поверхности рампы в черную утробу грузового самолета, и на меня снова нахлынул поток воспоминаний. Таким же самолетом одиннадцать лет назад я прилетел в Кабул – наивный прапор, старшина разведроты, которому предстоящая война представлялась забавным приключением. Два с половиной года спустя, контуженный, с истерзанной гепатитом печенью, я возвращался в Союз уже другим человеком, и вымоченные в водке орден и медаль носил на груди как уродливые и страшные шрамы. Я уже был по горло сыт войной, трупами и смертью, и образ бесстрашного супермена, солдата удачи, в который я с такой охотой когда-то вживался, теперь стал чем-то вроде болезни – старой, неизлечимой, с которой приходится только мириться, безропотно подчиняя себя ее власти. Потом – бессмысленная служба в Сибири, увольнение из армии по сокращению и переезд в Крым к парализованной бабке, которая доживала там свои последние дни.