Мы обошли подъемный кран и встали у торца гостиницы.
– Вот что, ребята, – сказал я, когда мы дружно полили кусты. – Вы пока наливайте и нарезайте бутерброды, а я быстренько залезу наверх.
Мои товарищи помолчали. Должно быть, они мысленно спрашивали себя: правильно ли поняли меня, не ослышались ли, не сошли ли с ума.
– Куда ты залезешь? – на всякий случай уточнил Васильич.
– На крышу, – ответил я, натягивая на себя обвязку.
Петрович примирительно высморкался, вытер руки о штаны и уверенно заявил:
– Это невозможно. У этого дома совершенно отвесные стены. Давайте лучше выпьем.
– Правильно! – поддержал Васильич. – Лучше выпить, чем лазить по отвесным стенам.
Сам не знаю, почему я заупрямился и решил доказать, что слов на ветер не бросаю. Подойдя к стене, я подпрыгнул и ухватился за выступающий откос. Подтянулся и закинул на него ногу. Первый этаж пройден. Осталось еще двадцать девять.
– Не валяй дурака, Кирилл! – попросил Петрович. – Ты упадешь и сломаешь себе шею.
– А нам потом за тебя отвечать, – добавил Васильич.
– Посмотри, какая хрустально-прозрачная струя у водочки, – начал дразнить меня Петрович, наполняя тонкой струйкой стакан. – Ты только представь себе, какая она холодненькая, какая вкусненькая…
– Как она нежно обволакивает горло и ласкает пищевод, – вторил Васильич.
Я сглотнул слюну, но от своей идеи не отказался.
– А какое у нее бархатистое послевкусие! – громче заговорил Петрович, видя, что я приступил к покорению третьего этажа.
– Особенно, если закусить копченым балычком! – завопил Васильич.
– По старинным русским рецептам… – отчаянно кричал Петрович. – Изумительный, неповторимый аромат…
Такая сочная реклама не могла оставить равнодушными прохожих, и вокруг моих товарищей потихоньку стал собираться народ. Я упорно карабкался с одного подоконника на другой, проявляя небывалый стоицизм и истинно ослиное упрямство. На уровне пятого этажа я стал подстраховывать себя закладками и фрэндами, загоняя их в щели под откосами и в швы между панелями. Когда я достиг одиннадцатого этажа, реклама внизу прекратилась. Столпившийся народ в гнетущем молчании следил за мной. До моего слуха доносился лишь отрывистый шепот:
– Ты глянь, что делает-то!
– Чует мое сердце, сейчас сорвется!
– Да не каркай ты!
– Ребята, а он в своем уме?
– Точно как паук по стенке…
– Эх, мне бы так научиться! Я бы к любовнице только через окно ходил бы…
На тринадцатом этаже я почувствовал, что устал, пристегнул себя к фрэнду и сел на карниз, как на скамеечку. Сначала я поплевал вниз, и за каждым моим плевком толпа следила с напряженным вниманием. Потом я снял футболку, пропотевшую насквозь, вытер ею лицо и кинул ее вниз. Кому-то из моих зрителей сослепу показалось, что это я лечу вниз, трепеща как крылышками короткими рукавами, и до меня донесся массовый вздох, а затем и вопль: