Слово Оберона (Дяченко) - страница 70
Я попыталась снова взлететь, но липкая вода не пускала. Я стала раскачиваться, подпрыгивая вверх и вниз, то погружаясь по грудь, то выпрыгивая почти по колено. Почти выбралась, почти смогла, потянулась за Максимилианом – и снова потеряла равновесие, упала обратно и чуть не хлебнула густой едкой жижи.
Она была, как зеленоватое молоко. Она была, как топленый жир. Она была…
Я наклонила голову. Мне показалось, что в молочной мути подо мной появляются просветы. Вот они стали шире… Еще шире… Как будто, опускаясь на самолете, я прорывала слой облаков, они становились все реже, сейчас я увижу, что под ними…
И я увидела.
Дно было страшно далеко. Я висела над ним на высоте шестнадцатиэтажного дома. И там, на дне, были люди. Они стояли толпой, плотно прижавшись друг к другу, и покачивались, словно пришли на уличный концерт.
Их головы были, как шары, белые и голые. Сперва я видела только макушки, но вот начали появляться лица с черными дырами глаз. Они задирали подбородки, они смотрели на меня, они меня видели!
Я вырвалась из воды, как ракета с прицепом, волоча за собой Максимилиана. Снова навалилась на перила моста и снова не дотянула. Веревка напряглась – и лопнула под моей тяжестью, мы упали на мост, и он заходил ходуном, как огромный гамак.
– Уйма!
Хрипя и задыхаясь, Уйма обломком меча отсек черную руку, вцепившуюся ему в горло. Кинулся за нами по мосту. Черная фигура взвыла дурным голосом и бросилась следом, на бегу опрыскивая людоеда струйками мутной жидкости. Жидкость густела с каждой секундой. Уйма увяз и свалился. Фигура нависла над ним, и тут мой посох разразился струёй зеленого огня.
Черная фигура замешкалась только на несколько секунд – но этого времени хватило и Уйме, и нам, чтобы проскочить мост и добежать до лестницы.
Воды! Воды! Ничего мне так не хотелось, как прыгнуть в речку и смыть с себя хрустящую корку соли. Кожу стянуло, все царапины, ссадины и ранки горели огнем, одежда превратилась в серый царапучий панцирь. Максимилиан казался ожившей цементной статуей и хныкал в голос. Только Уйма сохранял присутствие духа, хотя лицо у него было рассечено от виска до подбородка и панцирь потемнел, залитый кровью.
Мы остановились в темном коридоре. Посох подрагивал, обещая опасность тут и там. Пахло дымом, пылью и немытыми людьми.
– Бассейн, – сказала я. – Ну хоть бочку с водой. Ну хоть ведерко. Где взять?
Уйма покосился и ничего не ответил.
– Если вас поймает ночная стража, – сказал Максимилиан, – к утру виселицы перед замком будут заняты.
– Почему это «вас»? – удивился Уйма. – Нас, так точнее.