Четыре года изгнания сильно изменили Уивера. Жажда борьбы и победы была загнана глубоко внутрь, но от этого не ослабела, а наоборот, усилилась. Издалека, из-за океана, ему лучше был виден яростный гнев его чернокожих братьев, понятнее истоки вражды и причины поражений. Сидя под палящим североафриканским солнцем, Уивер гораздо отчетливей видел цель, к которой они стремились. Все еще стремились. Теперь он с горечью понял, какими наивными они были раньше: требовали признания своих прав, бросались в левые крайности, пытались действовать только в рамках закона. Очень скоро им пришлось убедиться, что закон не на их стороне, и даже если им удавалось найти в нем лазейку, то белым ничего не стоило заткнуть ее, издав новый закон.
Четыре года назад Уивер не мог быть настолько объективным. Он никак не мог оправиться от унижения: ему пришлось бежать, спасая свою жизнь. Бежать, чтобы спастись от снайперских винтовок белых, от их газовых камер, от клеток, где они продержали бы его всю оставшуюся жизнь.
Бывало, Уивер часами ходил по солнцепеку, снедаемый жаждой мести. Его мучили воспоминания о той ночи в Нью-арке, когда тысячи пуль свистели вокруг них, и одна пробила сердце его другу, его брату Джорджу. Полицейские убили его и обвинили во всем Уивера. Он знал, что им ничего не стоит расправиться с ним. Один из его братьев саркастически заметил по этому поводу, что у белых все схвачено.
Уивер помнил побег очень смутно. Сначала в багажнике автомобиля, потом скрючившись на заднем сиденье; при этом на всякий случай несколько раз меняли машины. Потом на моторной лодке из маленького прибрежного городка во Флориде. Помнил страх перед морем и облегчение, когда они доплыли до Барадеро на Кубе и оттуда джипом в Гавану, где он прожил неделю и где к нему отнеслись очень хорошо.
Наконец он добрался до Африки, где ему предоставили политическое убежище, за что он был благодарен. Он радовался, что теперь ему ничего не угрожает, но враг стал для него недосягаем – это было его трагедией. Ему оказалось нелегко привыкнуть к новому окружению – в какой-то степени ему помогали письма, свежие газеты, выпускавшиеся Движением, и редкие посещения братьев. Но эти визиты действовали на него угнетающе. Он чувствовал себя искалеченным ветераном, которому уже не встать в строй. Когда он заговаривал с ними о возвращении, на словах они одобряли его, но по глазам он видел, что они в это не верят.
Ему помогло пережить это трудное время то, что он начал писать книги. Он пришел к этому ремеслу, хотя и не верил в слова. Он высказывал мысли в микрофон, а потом, прокручивая пленку и слушая свой голос, еще больше убеждался в их правоте. Когда он облек мысли в слова, ему стали ясны прошлые ошибки. И не мелкие, а главные, принципиальные: черный пойдет за черным, не раздумывая и не страшась. Уивер верил, что его теория справедлива, и в конце концов так и будет, но сейчас ожидать этого не приходится. Для толчка потребуются драматические события. Великие революции прошлого с их героями и мучениками теперь не годятся для примеров: они устарели. Восстания масс стали в наши дни бессмысленными из-за всесторонней, научно организованной системы слежки и подавления, на которую опирается современная тирания белых.