– Говорят, сексуально возбуждает, – улыбнулся Мэсси.
– Так вот где собака зарыта! – воскликнула Марен, обращаясь к Чессеру. Тот ощутил, как се слова рикошетом попали в Мэсси.
– Так же действует бургундское, – продолжал тот. – Утверждают, что в Бургундии женщинам больше нравится то вино, которое до этого пили их мужчины.
После икры принесли «турнедос Россини». Говяжье филе на слегка обжаренном хлебе, сверху – паштет из гусиной печенки, увенчанный трюфелями и политый соусом «Периго». В качестве гарнира были артишоки «а-ля-Балигур».
Утолив голод столь роскошными блюдами, Чессер воспрял духом. К нему снова вернулось спокойствие. Марен стащила с его тарелки пару трюфелей и улыбкой попросила прощения. Чессер притворился, что ничего не заметил, и отправил в рот еще кусочек филе.
Со своего места за столом Чессер первым увидел леди Болдинг.
Она совсем не походила на ту даму, которую он нарисовал в своем воображении. Ей не было тридцати. Белокурая, с прекрасным загаром, говорившим о досуге. Яркий пример того, как различаются в Англии понятия «воспитываться» и «получить воспитание». Знакомясь с Чессером, она подала ему безвольную руку. Когда она повернулась к Марен, ее рука окрепла. Марен с минуту глазела на нее, прежде чем ответить на рукопожатие. Леди Болдинг извинилась за опоздание и объяснила, что играла в теннис. Ни одна сторона не могла взять верх в немыслимом числе сетов, пожаловалась она. Икру она отвергла так, будто принимала наказание за непунктуальность. Ей принесли «турнедос», так что у всех на тарелках было одно и то же блюдо.
– Я видела ваши фото в модных журналах, – сказала она Марен. В ее голосе сквозило такое восхищение, что Марен едва не сказала «спасибо».
Мэсси накрыл ладонью руку леди Болдинг, давая Чессеру понять истинное положение дел. Сухой лист, скрывающий цветок, подумал тот.
Леди Болдинг заговорила об Уимблдоне. Посоветовала Мэсси забронировать ложу на время турнира. Tу же, что в прошлом году.
Чессер решил, что находит леди такой привлекательной из-за того, что ожидал гораздо меньшего. Он был приятно удивлен. Черты лица леди Болдинг были тонкие, идеально правильные. Минимум косметики. Светлая губная помада. Большие карие глаза, кажется, готовые выдать какую-то волнующую тайну. В ней не было ничего лишнего. Движения мягкие, чрезвычайно женственные, но без манерности. Она знала, как себя подать. Например, как одеться. На ней было длинное, до пят, шифоновое платье с цветочным орнаментом. Прозрачное настолько, что становилось ясно: эта женщина гордится своей грудью. Она сидела к Чессеру боком, почти в профиль, и он различал совершенные контуры ее тела. Рассчитанная прозрачность ткани призывала глаза к краже, и Чессер в тот момент чувствовал себя воришкой. Ее жесты и движения казались исполненными сокровенного смысла. Это впечатление усиливал ее голос. По крайней мере, для Чессера. У нее был голос, для постановки которого лучшим актрисам потребовались бы годы упражнений. Глубокий вибрирующий, одновременно вкрадчивый и звонкий. Чессер представил ее говорящей что-нибудь эротичное. В доме Мэсси она могла бы выкрикнуть это. Никто не услышит. Чессер посмотрел на Марен и встретил ее взгляд. Она слегка поджала губы, давая понять, что ревнует.