– Новоизобретенные,[22] – сказал он, – от нужды нашей! Малый почин делу великому свершен нами. Теперь из моря Азовского пора выгребать в море Черное…
Федор Ушаков явился к Прошке Курносову:
– Кафу наши взяли, слыхал ли? Я до Кафы сбегаю.
– Возьми и меня. Побежим вместе…
И побежали они под парусом. Ушаков имел пакет от Сенявина к Долгорукому, а Прошка дел никаких не имел и поэтому решил прогуляться по городу. Вышел за форштадт – длинная дорога тянулась к северу (даже страшно подумать, как далеко отсель до родимой Соломбалы), недалече дымил костерок. Возле него расположился маркитант. С ним две турчанки. Босые, но с браслетами на ногах, а ногти на пальцах рук и ног покрыты вишневым лаком. Только сейчас Прошка заметил, что юная пленница, совсем еще девочка, едва сидит на земле, клонясь, как надломленный стебель. Наконец она ничком сунулась в траву, а мужик накинул на нее суровую тряпицу. Накинул так, будто хоронить собрался.
– Где ты их достал? – спросил Прошка.
– Туточки… женки янычарские. Брошены.
– А куда их тащишь, брошенных?
– До Белева, что под Тулою, сам-то я из тех краев буду.
– А на что они тебе?
– Барин велел. Жена, вишь ты, рано состарилась, ажно зубы все выпали. Так он меня послал. Хочу, говорит, турчаночку молоденьку… Одна-то ничего, доберется, тока плачет. А эта хворенька! Ежели пожелаешь ее, так за пять рублев уступлю… бери!
– Как зовут ее? – полюбопытствовал Прошка.
– Бормотала она… Камертаб вроде. Шут ее знает!
Парень испытал страшную жалость к этой девчонке.
– Помрет в дороге… Пять рублев, говоришь?
– Ага. Мне без прибыли домой как же явиться?
Прошка попросил маркитанта отойти для расчета в сторонку. И там, подальше от костерка, быстро набил мужику морду, так что и встать тот не мог. Потом подхватил больную турчаночку на руки и, удивившись легкости ее тела, понес обратно – к пристани…
– Федя, – позвал он с палубы, над люком стоя.
– А! – отозвалось из корабельных низов.
– Ступай на дек. Глянь, что я достал.
– Арбузов, што ль?
– Поднимись. Сам увидишь.
Ушаков глянул на провисшую меж рук добычу.
– Сдурел ты, братец! На что тебе?
– Хворая. Жалко.
– Возись с ней… Эдакого добра тут хватает.
– Коли выхожу, так и оженюсь на ней.
– Веры-то она бусурманской.
– Вера, как и деньги, Федя, дело наживное.
– Ты прав. Но куда с ней теперь денешься?
– С собой возьму – в Азов.
– В казарму-то? А кто мне позволит янычарских баб из моря в море под русским флагом перетаскивать?
– Да ты, Федя, посмотри, какая она красивая…
Он откинул кисейный яхмак с лица, и Ушаков увидел чистый лоб, украшенный подвесками с жемчужинами, и черные глаза, обведенные гримом, – они глянули на него с испугом, а яркие губы силились улыбнуться. Ушаков спросил, как ее звать.