Царские дети росли не по дням, а по часам, как трава. Тутмос стал жрецом, он каждый день служил в храме, но любой, кто видел его, сомневался, что он задержится там надолго. Он был крепким и сильным, как молодой сикомор, и уже проводил дни в казармах или на плацу, где, сжимая и разжимая в негодовании кулаки, стоял и смотрел, как муштруют солдат.
Его мать проводила время с пользой. По мере такого как он взрослел, Асет перестала в открытую добиваться привилегий для своего сына; теперь она нашептываниями и вскользь брошенными намеками давала понять всем и каждому в окружении молодого царевича, что из него выйдет прекрасный фараон, такой же могущественный, как и его дед. Хотя поначалу люди только пожимали плечами, зароненное ею семя принесло плод, который, пусть медленно и тихо, начат созревать.
Хатшепсут со смехом отмахивалась от всех доходивших до нее слухов об интригах Асет. Ее верховная власть настолько укрепилась, что она поверила наконец в собственную неуязвимость, подчинив себе государство и религию, которые слушались ее голоса, кнута и колена, как лошадь слушается всадника. Но Сенмут, который в качестве ее управляющего бывал в самых темных уголках дворца, ждал беды, а Нехези первым решил открыто высказать все Хатшепсут.
– Ваше величество, – сказал он как-то днем, когда они вместе шли из аудиенц-зала к берегу озера, где был накрыт второй завтрак, – пора вам присмотреться к молодому Тутмосу.
– Присмотреться? – поддразнила она его; ее красная набедренная повязка покачивалась в такт шагам, почти таким же широким, как его собственные. – Зачем это? Я и так повсюду его вижу: в храме, на обедах, где он съедает все, до чего может дотянуться, и на плацу, где он пинает воздух и сверлит меня глазами, когда я вывожу свою колесницу. Чего я в нем не видела?
Хатшепсут рассмеялась, и солнечный луч блеснул на золотой вышивке шлема, когда она повернула голову.
– Он растет, – строго ответил Нехези. – Ему наскучили бесконечные песнопения служек и полумрак святилища. Он не находит себе покоя и все чаще смотрит в сторону солдат, марширующих на солнце.
– Ба! Да ему всего двенадцать. Бездолье не пошло тебе на пользу, Нехези. Может быть, мне устроить войну, чтобы ты размялся немного?
– Я знаю, что вижу, – упрямо ответил он. – Будет ли мне позволено высказать свое мнение, о божественная из божественных?
Она вдруг остановилась посреди тропы и раздраженно повернулась к нему, поджав губы:
– Высказывай, если не можешь держать его при себе, а я вижу, что не можешь.
– Отдайте Тутмоса в армию, благородная, а с ним и его товарищей по играм. Пусть начинает с самых низов, и никаких поблажек. Не давайте ему бездельничать.