Она внимательно вгляделась в его черное лицо.
– Ты бы так и поступил на моем месте? Он опустил глаза.
– Нет.
– Тогда зачем ты даешь мне совет, которому не последовал бы сам? Что бы ты сделал с моим неугомонным племянником-пасынком?
Он сделал порывистое движение.
– Не спрашивайте меня, ваше величество.
– Но я должна знать! Ответь же мне, Нехези. Разве ты не мой телохранитель и не хранитель моей двери?
– Хорошо, святейшая, но помните, вы сами меня спросили, – решился он. – На вашем месте я позаботился бы о том, чтобы молодой царевич никогда больше не был занозой в моем боку, а его мать тут же выслал бы из Египта.
Ее лицо постепенно приняло выражение настороженной сосредоточенности, а взгляд, острый, как наконечник копья, не отрывался от Нехези.
– Вот как? – сказала она тихо. – А ты не подумал, генерал, что мысли о такой возможности не раз приходили мне в голову, пока я наблюдала, как он растет, высокий и стройный, как его дед, уже сильный, хотя ему всего двенадцать? Но ответь мне, что скажет бог, если я поступлю так, как ты мне советуешь?
– Он скажет, что его дочь заключает в себе всю правду и весь закон, потому что она – это он.
Она покачала головой:
– Нет, он так не скажет. Он спросит: «Где сын мой, Тутмос, кровь крови моей? Я не вижу его, ни в трудах, ни в забавах». И тогда он накажет.
– Ваше величество, – сказал Нехези, пошире расставив ноги и поднимая на нее глаза, – вы не правы.
– Нехези, – ответила ему она, с упреком глядя на него, – я никогда, никогда не бываю не права.
Остаток пути они прошли в молчании, но не прошло и недели, как Тутмос и его друзья Нахт, Менхеперрасонб и Яму-Не-джех оказались младшими офицерами в дивизии Сета. Мальчик так обрадовался муштре, словно родился солдатом.
Неферура тоже подрастала. Ей исполнилось двенадцать, она была тонкой, бледной, чрезмерно хрупкой копией своей яркой жизнелюбивой матери; девочка хорошо училась, но все свободное время проводила в мечтах, бесшумно переходя из одной комнаты дворца в другую с кошкой, щенком или букетом цветов в руках. Ее детский локон давно уже обрезали, но она так и осталась ребенком, в котором невинность странным образом соединялась с ледяным высокомерием, делая ее загадкой. Скрытная и чувствительная, всю силу Немного потока своей любви она направляла на царственную мать и смуглого вельможу, который был ее опекуном. Но все чаще и чаще Неферура приходила на плац, где стояла под зонтиком, укрывавшим ее от пыли и солнца, наблюдала, как молодой Тутмос стреляет из лука и бросает копье, слушала его смех, когда он разговаривал с друзьями, видела, как перекатываются под смуглой кожей тугие мускулы его юного тела.