____________________
Звезд почему-то не было видно в эту ночь. Черное небо и темно-серые облака. Когда снова взошла луна… Луна взошла. Богиня луны Селена – добросовестная женщина. Пока с ней ничего не случится, она будет выполнять свой долг. Снова и снова… Пока с ней ничего не случится.
Когда снова взошла луна и много больших и малых облаков неслось по небу, часто заслоняя его, тогда можно было видеть, как они то сражались, то стояли, опершись на свои копья, то сидели на земле, выкрикивая, с одной стороны, имя Веспасиана, с другой – Вителлия. Все были знакомы. Разговоры были интимными и не очень. Кто-то кого-то хвалил, а кто смеялся.
Вителлианец с перевязанной головой всех смешил. Осколочек республики засел у него в пальце, и хотя иголка гражданской войны расковыряла все, что можно было расковырять, эту занозу еще не удалось вытащить. Он пытался кричать, рвал горло, а получалось орущее молчание – сорвал голос – но иногда прорывалось какое-то шипение, в котором можно было разобрать: «Товарищи сограждане! Что же мы делаем? Из-за чего мы сражаемся?…»
Можно подумать!… Хохот стоял над полем. Это смешно: под черным небом много людей и все смеются. Смех был немного надорванный. Шутили теперь многие: «Иди ко мне».
– Нет, уж ты иди ко мне.
– Ну, иди, иди ко мне!
– Иди, иди.
____________________
Из города ночью приходили женщины и приносили вителлианцам пищу и питье. Их было много, они искали своих, а не найдя, подходили к живым.
Марцеллина искала Секста – сына Тита Цессония. Своего сына она не надеялась найти – в лагерь флавианцев пройти было сейчас невозможно. Она шла среди вителлианцев – живых и мертвых. На поле был перерыв. Перерыв на обед. Обед или ужин, или завтрак?… Обед, наверное… был у вителлианцев, а они не только ели и пили сами, но предлагали и своим противникам – почти все знали и узнавали друг друга.
Марцеллина увидела наконец того, кого искала. С ввалившимися глазами, с перевязанной головой он напряженно куда-то всматривался. Увидев соседку, он молча взял у нее узелок, развязал его. Она торопливо передавала ему приветы от отца, знакомых, спрашивала, как он себя чувствует; интересовалась, что ему еще принести. Секст выпил залпом стакан вина, поскреб ногтями отросшую щетину. Затем, не говоря ни слова, остановил обиженную таким невниманием Марцеллину и вышел вперед, держа в руках все продукты, которые она принесла. Рядом с ним было тихо: в нем узнали того, с замотанной головой, кто смешно шутил. Какой-то визг полетел к флавианцам: «Вибенний! Вибенний! Это же ты! А это я – Секст!… Вибенний, здесь твоя мать! Марцеллина здесь!… Вибенний, это все она принесла. Вот! Вот!… Возьми, товарищ, ешь. Это не меч, а хлеб. Вот бери, это не щит, а стакан вина я тебе предлагаю, чтобы, если ты меня убьешь или я тебя, – нам было бы легче умирать, и чтобы мы прикончили друг друга не утомленной и обессиленной рукой. Такие поминки устраивают нам Вителлий и Веспасиан, прежде чем они заколют нас как жертву за упокой уже павших душ».